Если бы эту постановку не создал Марк Захаров, а кто-то другой, например, Тютькин, я бы задумалась, что Тютькин – либо сумасшедший, либо шарлатан. Но это сделал Захаров. Он безжалостно переработал чеховскую пьесу, подобно Лопахину. Изменив местами эпизоды, значительно сократив сценические действия, позаимствовав реплики у одних персонажей и передав их другим, он сместил смысловые акценты и отказался от канонического прочтения. В результате получилась совершенно самостоятельная работа, которая, безусловно, шокирует чеховедов и защитников классики. Это не комедия, а скорее один из самых мрачных спектаклей «Ленкома».
События разворачиваются с приезда Раневской, без ностальгических воспоминаний Лопахина, без прихихикиваний Дуняши и без Епиходова. Сразу звучит вопрос: «Какая это комната?» – и ответ: «Детская!» Раневскую в исполнении Александры Захаровой можно охарактеризовать как бестелесную, потерянную, растерянную и изможденную страданиями женщину, которая изнашивает свои чувства и страсти, как старую одежду. Ее Раневская метается по сцене, как раненое зверь, оставляя за собой кровавый след и заглядывая в глаза тем, кто способен на каплю сострадания. Прибытие в родное гнездо для нее – это попытка проснуться от забытья, прикоснуться к родным стенам и ощутить их тепло. Но из этих соприкосновений не рождается ничего, и люди в этом доме кажутся ей настолько чуждыми, что смысл их слов доходит до Раневской, как будто сквозь непрозрачное стекло.
Это разделение на два мира, стремительно удаляющихся друг от друга, Александра Захарова фиксирует невероятно точно: как она расстегивает рубашку молодому Лопахину, как касается его обнаженной груди и с ужасом осознает, что не чувствует НИЧЕГО, с какой брезгливой жалостью смотрит на своего брата Гаева, тщетно пытающегося завести разговор о пустых делах помещичьей жизни, и как слушает, не слыша, инфантильную Аню, засушенную Вари и истеричного Петю Трофимова.
В результате значительных изменений в тексте многие персонажи получили неожиданные трактовки. Жаль, что в спектакле не нашлось места Епиходову (его роль свелась к нескольким аккордам гитары и упоминанию имени), но впервые на моей памяти образ Шарлотты зазвучал так пронзительно и объемно, в великолепном исполнении Марии Машковой. Бывшая циркачка, азартная фокусница и клоунесса появляется на сцене из «многоуважаемого шкафа», словно чертик из табакерки. Ее роль представляется печальным карикатурным отражением Раневской, что видно в ее трагикомическом облике, экстравагантном поведении и внутреннем надрыве.
Фирс в исполнении Леонида Броневого совсем не похож на немощного старика. Он активен, остроумен, в его прямой спине и мрачной иронии угадывается сильная, властная натура. Убежденный, что порядок в доме – это залог спокойствия и праведности, Фирс, похоже, не замечает надвигающейся катастрофы и не улавливает запаха смерти, так и не осознавая, что погибнет в недоумении, раздавленный стеклянными стенами.
Тематика разрушения и распада становится центральной в этом «Вишневом саде». Разрушение привычного мира, личности, человеческих связей, чувств и даже природных инстинктов. «Все кончено», — говорят персонажи спектакля. «Все кончено» — и никакой новой жизни не будет, как бы ни уверяла Раневскую ее недалекая дочка. Трагическая история последних лет самого «Ленкома» также является историей прекрасного вишневого сада, в который кто-то невидимый, словно срубив деревья топором, не может остановиться. Все кончено.