Год назад Украина столкнулась с исторической развилкой, свергнув Виктора Януковича. С 18 по 20 февраля в ходе протестов погибли более сотни человек с обеих сторон. Соотношение жертв составило около восьмидесяти сторонников Майдана и около двадцати милиционеров. Тогда озвучивалась высокая цена, которую украинцы заплатили за смену власти. Однако многие и не догадывались, что настоящая высокая цена еще впереди.
Конечно, было бы лучше обойтись без Майдана. Например, если бы оппозиция дождалась президентских выборов и сместила Януковича законным путем. Или если бы протесты начались сразу после выборов, требуя их пересмотра. В этом случае Крым, вероятно, остался бы украинским, и кровь не лилась, а Луганск с Донецком оставались бы под украинской юрисдикцией. В таких условиях и отношения с Россией могли бы оставаться прежними.
В 2004 году Москва тоже столкнулась с ситуацией, когда к власти пришел не Янукович, а Ющенко. Но история сослагательного наклонения не знает. Сотни тысяч, которые вышли на Майдан зимой, вряд ли собрали бы свои силы осенью. В политике, как и в любви, важен момент. Упустил – «она» уже принадлежит другому.
Вспоминаются массовые протесты в Беларуси в девяностых, когда оппозиция выводила на улицы десятки тысяч противников Лукашенко. Были стычки с милицией и уличные бои, но все эти усилия не привели к успеху. Лукашенко усвоил урок: он избавился от оппозиционных лидеров, укрепил силовые структуры, подмял под себя суд и парламент, а активистов бросил за решетку. В результате от былых десятков тысяч остались лишь одиночки-камикадзе. Современные протесты в Беларуси представляют собой одиночные акции, где на одной стороне находится один протестующий, а на другой — сотни силовиков.
Тем временем Лукашенко правит страной больше двадцати лет. Он не позволил разворовать, приватизировать и растащить страну, как это произошло в России, но и ничего нового не построил. Он законсервировал страну в совхозно-советском прошлом, и выросло целое поколение, не представляющее, что может быть другая власть, другая экономика и другие отношения.
Путин, по сути, правит Россией не намного меньше — пятнадцать лет. Тоже появилось поколение, которое не помнит ничего другого. Революция на крови — плохо, но бескровная консервация — не лучше. Существуют такие режимы, которые не уйдут, если их не подвинуть. Поэтому выбор стоит между консервацией, выдаваемой за стабильность, и кровью на Майдане.
Однако даже маринад в советском духе — еще не самое страшное. Хуже — война. Европа, накопившая мирный опыт за семьдесят лет после Второй мировой, не хочет воевать. Слишком мирная жизнь сделала их уязвимыми: теракты для них — шок, толкающий людей на улицы в защиту своих ценностей.
Россия же до уровня европейского благосостояния, несмотря на любительские попытки милитаризации, никогда не дотянула и, похоже, не дотянет ни в обозримом, ни в необозримом будущем. В условиях кризиса это становится особенно очевидным. Бедность порождает агрессию. Чем больше бедных, тем легче их отправлять на войну — терять нечего. Вместо голодных бунтов мы можем увидеть больше солдат, готовых сражаться с военными мельницами.
На стыке двадцатых и тридцатых Сталин, начало коллективизации которого тоже пугало восстаниями, сломал спину российскому крестьянству и повел страну к индустриализации, не обращая внимания на миллионы погибших от голода. В тридцатых образ врага стал основой воспитания нового поколения. Кризис не ослабит нынешнюю власть. Напротив, он ей только на пользу: больше бедных — больше солдат.