1934 г. Долгожданная книга, после всех издательских и редакционных перипетий, победоносно шествует по стране: «Сколько она уже прошла мытарств…». Она переводится на разные языки: английский, чешский, японский, болгарский (подпольно), и главное – на украинский! – в издательстве «Молодой большевик»: «Як гартувалася сталь». Это особенно радует автора. Первое, второе издание, третье – стотысячным тиражом… (Общий тираж перевалил далеко за миллион.)
Он даже стал отдавать долги, каковые друзья, вне сомнения, никогда не требовали: «…прошу подтвердить получение. Затем я прошу проследить за тем, чтобы эти деньги не были мне возвращены под каким-либо видом или предлогом. Посланные деньги лишь небольшая часть того, что я должен, я уже не говорю о нематериальном долге… Самые тяжёлые для меня годы, когда разгромленное здоровье сделало меня инвалидом, я был оторван от работы и борьбы и жил со своей матушкой на тридцать три рубля своей пенсии. Петрусь, мой преданный друг, не раз слал мне свои последние деньги…» (Из письма супруге П. Новикова.)
Однако деньги Островскому из вышеупомянутого перевода всё равно вернули – с благовидным поводом, от «какого-то треста», за повесть. В 34-м связисты устанавливают на сочинской квартире телефон. Центральный комитет присылает пишущую машинку «Mercedes», дарит патефон с пластинками Барсова и Лемешева. Его именем называют газетный техникум в Харькове. Правительство Украины строит Островскому дом в Сочи. Социальный наркомат увеличивает пенсию: «Теперь никому не дам жить спокойно, – шутит он, замышляя новый роман, – …крайком прислал мне великолепный радиоприёмник. Вся Европа у меня в комнате!»
Потоком идут посетители, гости, знаменитости (Чкалов, Беляков), киносценаристы. Островского вновь зачисляют в политуправление РККА и выдают удостоверение военного: «Это очень меня обрадовало, ещё раз доказывает, что при случае я могу быть полезен, – и далее, гордо: – Если бойца приласкала страна за его упорство и настойчивость, если к его груди, там, где стучит сердце, приколот орден Ленина (в 1935, – авт.), то счастье его безмерно!». Доктора поражались непомерной выносливости пациента.
«Мне надо спешить, – замечал Островский, – какая-нибудь случайность может оборвать жизнь, и я не выполню намеченного мною плана». Вместо того чтобы отдохнуть и прекратить работу, он уверенно и дерзко увеличивал нагрузку – творил, надиктовывал ночами напролёт. Точно знал: отдых, ничегонеделание – смерть. На белом свете несдающегося бойца держит лишь упоение работой, полным в неё погружением. Ведь боль, ломавшая тело, была физически невыносима: «Если мои секретари еле поспевают записывать под мою диктовку и машинки стучат, как пулемёт, значит, болезнь наступает на меня». Невозможно представить, чего стоили подобные слова человеку, истово любящему жизнь, борьбу, движение, скорость, полёт и свист «сабли острой». В сердце которого никогда не затухало «динамо молодости и огня».
Но «беспощадная природа» не оставляла Островскому никаких иллюзий, заставляя держать под подушкой наградной револьвер – напоминанием о боевой «полноценной» юности. «Ты, мама, не горюй, если тебе напишут, что моё здоровье плохо, – сообщает он матери перед последней столичной поездкой. – Я ещё не скоро сдамся». «Мне очень не хочется, чтобы ты ехал в Москву, Колюська, дитятко. Я за тебя боюсь», – взволнованно ответила Ольга Осиповна. Мать не обманешь…
«Я должен ещё раз поехать в Москву, закончить «Рождённые бурей». Мне так много нужно сделать». По приезде Коля сразу же набирает номер сочинского дома: «Это ты, мама?». «Я», – с дрожью в голосе сказала мать. «Здравствуй, милая моя мамуся! Родная, как твоё здоровье?» Не скрыть напряжения, с которым давались ему эти фразы, слова: «Лучше», – ответила она, еле сдерживая слёзы. «Не скучаешь? Пиши чаще. Я очень занят, но скоро освобожусь. Как я рад, что слышу твой голос, милая моя. Не грусти, родная. Даю тебе честное слово, что я никого в жизни так не любил, как тебя. Помни это и верь». Телефонный звонок был 12 декабря 1936 года. 22-го числа Николай Алексеевич Островский умер.