В поисках залога бессмертия, преодолевая природное и мирское, историческое христианство должно уйти от активного участия в земных делах. Таков глобальный вывод, предложенный Мережковским. Простив грешников, постигнув прозрение через любовь и соединив Отца и Сына в ипостась святого Духа, он образует святую плоть, святую землю и святую общественность. Это подразумевает организацию и очерчивание траектории теократии в церковь как царство, которое является не только небесным, но и земным. Исполнив апокалипсические чаяния близкого катарсиса, связанные с чаянием евангельским, мы можем увидеть необходимость сотворения Третьего Завета, вытекающую из метафизической попытки несоединимого соединения христианства с античностью.
Это попытка совместить неоправданную односторонность аскетизма с жизненным гедонизмом. Плотскость язычества – с освящением духа и аскетизмом христианства. Бессмертие – с воскрешением, что приводит к термину, выбранному им: «божественный гермафродитизм». Это логический синтез реальных земных достижений с трансцендентной истиной бытия и сверхсексуальностью как сверхзадачей.
Египтологический цикл – лишь малая толика гигантского литературного наследия патристики Мережковских, Дмитрия Сергеевича и Зинаиды Гиппиус, которая утверждала, что её мужа невозможно представить вне культурно-исторического процесса. Он посетил почти все места действия своих романов. Египетские грани сущего позднего Мережковского, колыбель первоначальных мифов, использованы им потому, что зарождение религии и поиски потерянного когда-то рая представляют собой конститутивную часть гнозиса и эстетики Мережковских.
Эстетики добра, любви, крови и плоти, от Платона до Иохима Флорского: «Религия до сих пор делала народы, давала им силу или отнимала её». Так он объясняет роль религии в общественной истории и в самом бытии человека как личности. Мережковский предвосхитил осуждения утилитаризма толпы и духа корысти идей О. Шпенглера, проводя аналогию от фараоновых подачек, осыпающих золотом нищих, до нынешней умеренной и полезной добродетели с благотворительной раздачей хлеба голодным для успокоения буржуазной совести.
Тем самым он пускает пошлость грядущего Хама из низших областей в высшие: в нравственность, философию и поэзию. «Верно ли мы угадали тайну Запада: Атлантида – Европа? Верно ли прочли на грозно-чёрном небе огненными буквами начертанное слово: конец?» В «Иисусе Неизвестном» (1931) он указывает, что с каждым днём становится всё легче математически уточнять ужасающую формулу конца.
Творчество Мережковского можно рассматривать как грандиозный по замыслу цикл, в центре которого находится судьба человечества, напоенная временем жития Христа. Озарённые неугасимым светом всуе непостижимой тайны христианства, его произведения олицетворяют поиск единого лица, как отмечал В. Розанов. «Кто-то стоял и звал нас из прошлого, но и будущее донесло к нам его голос», – подытоживал искания Мережковского Андрей Белый.
Символика Христа и Антихриста, рассматриваемая в одноимённой эсхатологической трилогии, исследует метания человеческого духа в переломные эпохи христианской Европы и европеизирующейся России. Это объединяющее начало всего художественного мироздания отражает мировоззрение Мережковских, в котором спектр компетенций и достоинств христианства работает на освещение темы облагораживания и возвеличивания человеческой природы – телесной и духовной.
Главным при этом остаётся пафос надежды на преодоление трагизма истории, прогрессирующего в ней духа вражды и гнева. Поиск Мережковских возможностей коалиции, конгломерата разных ветвей человечества, призван примирять народы через питающую культуру религий и осознание их всемерно-гуманистического смысла.