На фоне пресловутой «глобализации» и многослойного взаимопроникновения культур продолжаются и усиливаются дрязги и бойни между народами. Привычно и буднично. Один народ изгоняет другой; третий мстит четвертому; пятый унижает и позорит шестой; седьмой обвиняет восьмой во всех своих бедах; девятый ликует, что победил десятый. Привычно и буднично.
За последние сто лет пиком вакханалии народов стали 30-ые, 40-е ХХ века. И вот в многоочередной раз мы празднуем победу в этой вакханалии. Однако так и не осознаем, что же мы на самом деле отмечаем. Кто победил и что было на самом деле выиграно? Победили вакханалию народов? Нет. Она как была, так и есть. Победили фашизм, не позволив ему достичь своих целей? Нет. Он достиг значительных целей, и мало кто это осознал. Об этом я расскажу ниже на одном, но весьма показательном примере.
Итак, что же мы празднуем? Что такое праздник «победы» и что такое «годовщина победы»? Для тех, кто воевал и выжил, однажды в жизни произошел день завершения кошмара — день, когда с удивлением можно было осознать себя выжившим. Праздник завершения кошмара и продолжения жизни. Но праздник завершения кошмара вряд ли уместно называть «победой». Победить кошмар — это избежать его, но мы не избежали, а значит, не победили. Мы прожили по его законам — законам войны — и дожили до ее завершения.
В конкретных военных буднях нет абстрактных фашистов, далекого Гитлера или Третьего Рейха. Враг конкретен — это человек напротив, которого надо убить, или он убьет тебя. Поэтому, если говорить об окончании войны в терминах «победы», то это победа выживших над убитыми, без различия символов на нашивках.
Моей семье невероятно повезло. Мой дед был в знаменитом Московском ополчении — в отрядах пушечного мяса, голыми телами заслонявших Москву. Но он выжил. Мало кто выжил, но среди этих «мало кто» — мамин отец. Другой мой дед, специалист в ракетостроении, категорически не подлежал призыву. Зато мой отец — 18-летний призыв 1941 года. Он прошел всю войну от начала до конца, бывал ранен, но выжил и сохранил все четыре конечности. Он выжил, и я смогла родиться. Мы — невероятно счастливая семья на фоне других, и этот праздник жизни, словно специально для нас. Однако праздновать его всегда было стыдно.
Стыдно — перед «побежденными» — убитыми с обеих сторон фронта. Испытать радость выжившего — это естественно и радостно, но позже, через год и больше праздновать годовщину «победы», на мой взгляд, стыдно. Об окончании войны в терминах «победы» — стыдно. Достойно лишь опустить голову с осознанием позора, которого мы все опять не избежали.
В праздновании годовщин побед есть еще одна серьезная опасность. Пока есть праздники побед, возобновлению войн не будет конца. Через сколько лет после пышного празднования столетия победы над Наполеоном Россия погрязла в позоре Первой Мировой? На сегодняшний день лишь Германия, которой нечего праздновать, в память о кошмаре склоняет голову в позоре. Таким образом, поражение Германии стало ее победой в этически адекватном понимании кошмара.
Но в наших победных вакханалиях таится еще одна опасность — та самая, что сдетонировала между Первой и Второй Мировыми, когда побежденному надоело склонять голову. Вдруг новому поколению немцев надоест, что только они должны склонять голову за деяния дедов, а остальные гордо поднимают ее, хотя сами тоже не были ангелами на той войне? Вдруг в ответ на наши победные ликования они станут вспоминать наши мародерства и многое позорное, что мы стремимся забыть за победными радостями?
В войнах не бывает правых, бывает лишь большая или меньшая степень неправоты, большая или меньшая возможность частичного оправдания преступлений. Война, тем более такая — это всеобщий позор. Память о позоре, вместо победного ликования, способна оттянуть погружение в следующий виток кошмара. Поэтому мне неприятны празднования побед. Но за радостными криками разве кто услышит тихий голос сомневающегося…
