Доносы существовали во все времена, но нигде этот жанр не расцвел так, как в Советском Союзе. Благодаря лагерным стукачам, мы узнали подробности последних лет жизни выдающегося философа и ученого, отца Павла Флоренского, которого называли «русским Леонардо». Доносы стали историческими документами. В соответствии с актом, подписанным старшим лейтенантом НКВД Поликарповым, «русский Леонардо» был расстрелян на Соловках 8 декабря 1937 года.
8 декабря 2012 года исполнилось 75 лет со дня кончины отца Павла Флоренского. Павел Александрович Флоренский (1882–1937) был священником, ученым-энциклопедистом, философом, богословом, физиком, математиком и инженером. Арестован 21 мая 1928 года, он находился в ссылке в поселке Сковородино, где работал на Мерзлотной станции. Вторично арестован 26 февраля 1933 года, он оказался в заключении в Соловецком лагере, а затем в Соловецкой тюрьме. Приговорен к высшей мере наказания постановлением Особого Трибунала УНКВД Ленинградской области 25 ноября 1937 года. К этой трагической дате предлагается небольшая подборка воспоминаний о «русском Леонардо», как называли многие отца Павла.
Выдающиеся русские искусствоведы, отец Павел Флоренский и граф Юрий Александрович Олсуфьев, посвятили свои самые вдохновенные строки чудотворной иконе «Живоначальная Троица» письма преподобного Андрея Рублева. Флоренский считал, что «Троица» — это «второй символ русского духа», чьим домом является Свято-Троицкая Сергиева Лавра. «Именно здесь, в лавре, мы чувствуем себя дома более, чем в собственном доме», — подчеркивал он. «Лавра — это мы более, чем мы сами, это мы — в наиболее родных и сокровенных недрах нашего собственного бытия». Вот почему мы несем сюда не только задушевнейший трепет нашего сердца, но и все наше творчество, во всем его объеме, все наши культурные достижения и ценности.
Около лавры, в смысле культурного средоточия, выкристаллизовывается культурное строительство русского народа, отмечал Сергиев в 1919 году. Олсуфьев, для которого рублевская «Троица» была «святой святых русской иконописи», в те богоборческие годы предупреждал: «Икона не есть картина, где с творчеством врывается дольнее. В иконописи мы видим общее объединяющее духовное начало, единый образ красоты, то, что может быть названо святостью». Эти два специалиста по древнерусскому искусству, ставшие жертвами доносов, указывали на неразрывную связь рублевской «Троицы» с Лаврой преподобного Сергия, где перед ней возносилась неустанная молитва всей монастырской братии.
По сходному доносу, как и отец Павел Флоренский, пострадал Николай Петрович Сычев (1883-1964), выдающийся искусствовед и историк византийского и древнерусского искусства. Он был единственным, кто изъял большую группу памятников из зарубежной выставки русских икон 1929-1932 годов в Лондоне и Чикаго. Протест Сычева против вывоза святынь за границу закончился для него арестом в 1933 году по доносу археолога М.К. Каргера. Сычеву было предъявлено обвинение в принадлежности к контрреволюционной «Российской национальной партии», мифическим «Русским фашистам». А ныне здравствующего питерского археолога А.Н. Кирпичникова за глаза называли «рыжей собакой Каргера».
В апреле 1938 года был арестован по 58 статье известный русский искусствовед и историк А.И. Некрасов, теоретик архитектуры, которого приговорили к 10 годам заключения.
Выдающийся русский философ Иван Ильин оставил нелицеприятный отзыв о двойном портрете Флоренского с Булгаковым: «Ради Господа, не присылайте мне портрет Флоренского-Булгакова кисти Нестерова. Я говорил о том духовном гное, который он ясновидчески увидел и передал». Флоренский отвечал, что не слагал с себя сана священника и штатское надевать не может, чем вызвал недоумение присутствующих.
Флоренский интересовался художниками и посещал их собрания. Ему было достаточно простого названия журнала «Маковец», чтобы дать согласие на участие. Однажды он посетил вдову известного художника Чекрыгина, где долго пересматривали рисунки. Вдруг Флоренский обратился к ним с вопросом: «Вы слышали?» — и они начали недоумевать, что же он имел в виду. У него были слуховые галлюцинации, и все сокровенное было для него так близко.
Помню, как однажды в церкви, совершая таинство Евхаристии, он говорил, что над его рукой вьется пчела, и он боялся, что она расплескает чашу. Все эти детали лишь подчеркивают глубину и сложность его внутреннего мира.