Вчера на пресс-конференции мой муж задал вопрос президенту. Хотя, по-моему, это не было вопросом. Он просто взял на себя смелость донести до Путина общее мнение, которое в последние дни звучало в СМИ, в соцсетях, во всех разговорах. Мнение о «людоедских» поправках, принятых Думой и запрещающих усыновление российских детей в США. Я беру это слово в кавычки, потому что это цитата. Так сказал мой муж, корреспондент одного из изданий.
Президент РФ Владимир Путин с ним «категорически не согласен». Это тоже цитата. Путин знаком с усыновлением в России по опыту «друга Шредера». Мы – по собственному опыту. У нас двое детей: кровная дочь-подросток и усыновленный трехлетний сын. При этом мы не вписываемся в обычный портрет российского усыновителя – мы можем иметь своих детей, мы не храним тайны и сразу решили взять того, у кого меньше шансов. К усыновлению мы пришли, поняв, что все остальное практически бесполезно.
Поездки в детские дома с подарками, сбор подгузников – да, господин президент, в российских детдомах и больницах не хватает памперсов, а о гигиенических средствах для девочек-подростков, боюсь, вообще мало кто думает. Переписка с детьми из интернатов тоже важна, но они не решают проблему. Детские дома, по крайней мере, в той форме, в какой они существуют сейчас в России, – это зло. Это вовсе не естественная среда, а искусственные модели, калечащие психику детей, переживших травму. Только 5% выпускников этих учреждений находят свое место в жизни.
Поэтому если руководство страны когда-нибудь действительно задумается о проблеме социального сиротства, начать придется именно с реформирования сиротских учреждений. Только не так, как это происходит сегодня, когда небольшие детдома «с человеческим лицом» уничтожаются, а дети раскидываются по более крупным учреждениям, снова переживая предательство и переезд в незнакомую обстановку. Второе – это профилактика социального сиротства. Когда вместо того, чтобы использовать детей как разменную монету в политических играх, чиновники захотят понять, почему в России ежегодно появляется более 100 000 социальных сирот и что делать, чтобы это остановить. Это те функции государства, которые мы не можем взять на себя.
Но мы можем взять в семью ребенка. Хотя бы одного. Или помочь взять ребенка кому-то другому. «Вы садомазохист что ли?!» — не совсем понятно, к чему бросил мой муж Путин. Нет, господин президент, хотя, в принципе, получить удовольствие от процедуры усыновления в России может только мазохист. А отказать детям в праве на семью способен только садист. Есть три категории детей, чьи шансы на усыновление в России близки к нулю: дети с тяжелыми заболеваниями, с «неславянской» внешностью и просто подросшие дети. Ну, и еще дети, имеющие братьев и сестер. Практически единственная надежда для них – иностранные усыновители. По статистике, ими чаще всего оказываются именно американцы.
Я знаю и российские семьи, которые взяли взрослого ребенка или сразу нескольких детей с тяжелыми отклонениями или неславянскими корнями. Но это единицы. Среди иностранных усыновителей таких тысячи. Теперь их станет меньше. А значит, у детей остаётся ещё меньше надежды. Что их ждет, честно описала в своем блоге Людмила Петрановская, педагог-психолог, специалист по семейному устройству. По её словам: «Из этой тысячи детей в год, которая теперь ни к каким американским родителям не уедет, доживут до 18 далеко не все. А до 30 мало кто. Зато изнасилованы или сексуально использованы в учреждениях будут процентов 60. Избиты, унижены, оскорблены – 100%». Я знаю, о чем говорю. Дети, попавшие в семьи, потом вспоминают и рассказывают. А их приемные родители делятся личным опытом. Сотни, тысячи рассказов.
Что касается нас, нам очень не нравится унижение. Но еще меньше нам нравится, когда унижаются дети. А вся сиротская система России, включая и процедуру усыновления, связана с унижением. В первую очередь – детей. Вот один эпизод. Наш последний визит в орган опеки перед тем, как забрать сына домой. Идет третий час оформления бумаг. Вдруг раздается телефонный звонок. Работник опеки раздраженно сообщает: «Нет у нас детей, вообще нет нормальных!» И, увидев наши лица, поправляется: «Э… Был один мальчик хороший, да и того сегодня забирают!» Напоминаю, что у «хорошего мальчика» также есть диагнозы и «неславянская» внешность, поэтому им ни разу не интересовались потенциальные усыновители.
Сейчас наш сын спит, богатырски разметавшись в кроватке, а я слушаю, как он сопит. Он уже ничем не напоминает тот слабенький комочек, который мы впервые положили в эту кроватку три года назад. А когда мы забирали его, в дом ребенка приехала иностранная пара. Их не пугала ни табличка «Дом ребенка для детей с поражениями ЦНС и нарушениями психики», ни слова «ребенок-инвалид», ни «неславянская» внешность. Хотя бы на время, та папка стала тоньше хотя бы на один листок.
Мы по-прежнему можем многое сделать. Мы можем протестовать всеми доступными способами. Мы можем подписать открытое письмо благотворительного собрания «Все вместе». Мы можем проголосовать за реформу учреждений для детей-сирот. Мы можем зайти на сайт фондов, помогающих детям-сиротам, и оказать посильную помощь. Например, фонд «Волонтеры в помощь детям-сиротам» ставит своей целью искоренение социального сиротства. Фонд «Детские деревни SOS» создает уникальную альтернативу детским домам. Фонд «Здесь и сейчас» оказывает помощь детям в детских домах. Фонд «Дети Марии» занимается творческой реабилитацией детей-сирот. Фонд «Димина Мечта» поддерживает детей-сирот и детей-инвалидов. Фонд «Даунсайд Ап» оказывает поддержку семьям, воспитывающим ребенка с синдромом Дауна. Постепенно удается изменить ситуацию, когда от 95% детей с синдромом Дауна родители отказывались при рождении. У нас есть возможность действовать.
