Не сбылось оптимистическое предсказание насчет протестной активности. Для эпохи реакции всегда характерна общественная пассивность, но сегодняшняя пассивность имеет особенно злокачественный характер, поскольку в основе её лежит не лояльность, не преданность власти, а именно пассивное злорадство.
В прошлой колонке я пообещал признать себя очень плохим пророком, если на Марше несогласных 15 сентября выйдет меньше 120 000 участников. Значительная часть читателей отозвалась единодушным: «Ждем-с». С удовольствием признаю себя плохим пророком, и это не радует, а пугает. Не сбылось моё оптимистичное предсказание насчет протестной активности, и это действительно весьма печально.
Грустно прежде всего потому, что для эпохи реакции всегда характерна общественная пассивность, но это не самое худшее. Сегодняшняя пассивность имеет особый характер, так как в её основе лежит «чума на оба ваши дома», пассивное злорадство и любопытствующее ожидание, кто первым потерпит неудачу.
Разговоры о том, что подавляющему большинству населения стало при нынешней власти легче жить, могут вестись лишь теми, кто давно не выезжал из Москвы. Кроме того, «легче жить» не означает «легче дышать»: людям, а особенно интеллигенции, как наиболее активной части общества, небезразлична атмосфера в стране. Но эта атмосфера проникает в лёгкие, разлагает умы, и потому сегодняшний тренд заключается в бесполезности всякого действия. На гребне будет не тот, кто говорит, а тот, кто молчит, не действующий, а выжидающий, и не принадлежащий к конкретному стану, а отважно критикующий с дивана всех и вся.
Разумеется, такая позиция на практике равна присоединению к сильнейшему – хотя власть тоже не назовёшь сильной: у неё свой кризис, независимый от протестного движения. Пусть тысячу раз не правы мы все, выходящие на марши или трибуны, но, независимо от наших мнений, действующая политическая система близка к коллапсу, популярность её падает, а рейтинг обеспечен лишь массовым страхом перед любыми переменами.
Это, к сожалению, в крови. В этом и заключается принципиальное отличие нынешнего застоя от семидесятых: тогда существовал всенародный «одобрямс», сегодня – «ждемс», который гораздо менее симпатичен, поскольку злорадство не относится к числу человеческих добродетелей.
Этот «ждемс» тотален и готов разразиться волной довольно рабских по сути смешков в ответ на любое событие, будь то полёт президента с журавлями или встреча с оппозиционными деятелями. Среда «ждемса» не предполагает никакой общности – здесь каждый сам за себя; это отражение ситуации, когда ни с одной общественной силой нельзя солидаризироваться.
Сегодня делать что-либо – вернейший путь к поражению. Лучший способ показаться умным – ничего не говорить. Простейший способ стать пророком – предсказывать крах любому начинанию. Гарантия нравственной чистоты – абсолютное бездействие.
Итак, у всех реакционных эпох есть общая доминанта: если героями бурных времён становятся люди действия, то в эпохи реакции приходит время «Молчацких». Они ничем не рискуют, как Молчалины, и всех критикуют, как Чацкие. А потом приходят катастрофы – пусть сегодня они, с поправкой на масштаб эпохи, будут не особенно разрушительны.
Кто-то их вообще не заметит и продолжит брюзжать, тысячу раз назвав крахом любую чужую победу и не заметив собственной гибели. Я буду счастлив оказаться плохим пророком. Но не окажусь. Потому что число людей, готовых делать хоть что-то – не важно, охранительное или протестное – сокращается на глазах, отравляясь тотальным скепсисом.
Страшно сказать: я даже начинаю сочувствовать власти – она хоть что-то делает. Последняя фраза адресована именно коллективному «ждемсу». Я очень хочу почитать комментарии о том, как после очередного оглушительного краха протестной акции я в очередной раз покупаю себе жизнь.
