Пару лет назад моя жена, преподающая язык в лингвистической школе в Баварии, показала мне анкету, недавно переведённую на русский по просьбе одной из обучающихся. Эта анкета предназначена для работы с русскоязычными заключенными в местной тюрьме. Вот несколько вопросов, с которыми закон обязывает обращаться к каждому немецкому зеку:
У вас есть семья, родители, жена, дети? Они знают, что вы в заключении? Нужно ли мне их проинформировать? Где остались ваши вещи, ваш автомобиль? Кто заботится о ваших детях? Где они находятся? Должны ли вы оплачивать их содержание? Вы можете подать заявление в Югендамт (Ведомство по делам молодежи), чтобы ваш ребенок или его мать продолжали получать ваши деньги. Снимаете ли вы жилье? Как вы его оплачивали? Хотите ли вы подать заявление в Социаламт (Социальное ведомство) о дальнейшей оплате квартиры? Они будут оплачивать вашу квартиру 6 месяцев, если у вас нет долгов. Может ли кто-то приносить вам почту в тюрьму? Нужно ли кому-то передать ключ от вашего почтового ящика? У вас есть домашние животные? Нужно ли срочно найти кого-то, кто будет заботиться о них?
«Я точно знаю, главное отличие совкового мира от остального мира — это цена человека, устанавливаемая обществом. Я понимаю, как сделать Россию хоть немного более похожей на другие европейские страны. Просто приговаривая человека за проступок к лишению свободы, не забывайте поинтересоваться судьбой оставленного без присмотра старого кота» — заметил я тогда.
Однако ощущение презрения со стороны тех, кто по определению сильнее — власти — к тем, кто может быть признан виновным, продолжает поражать. Часто до полусмерти избивают при задержании, демонстрируя свою силу тому, чья вина ещё не доказана. Это кажется важной частью отечественного правосудия, дарящей особую радость его исполнителям. А ведь позже можно будет ставить наказанного в позу, ломающую хребет, и это лишь часть удовольствий, которые ждут впереди.
На днях в столичный суд привезли человека, чья жизнь, судя по отрывочным сведениям, является настоящей трагедией. Он стал виновником смерти безвинных людей после тяжелой аварии. Кавказца, под камерой множества телефонов, сунули в железную клетку на всеобщее обозрение в поношенном женском халате и стоптанных шлепках. На возмущение соотечественников, квинтэссенцией которого стал официальный протест омбудсмена, лениво объяснили: «Врачам пришлось разорвать одежду после аварии, запасной у него не оказалось, поэтому пришлось одеть на него этот халат».
«Связываться со мной, чтобы я привез одежду своему подзащитному, никто не стал…» — мягко посетовал государственный защитник. Действительно, это не Америка, где обвиняемый всегда приходит на процесс в костюме и при галстуке, и сидит рядом с адвокатом, а не в клетке. Так что дело не в том, что в Москве не нашлось пары брюк и футболки — никто и не искал. Судье даже не пришло в голову что-то сказать об этом следователям. Зачем? Теперь этому человеку предстоит долгое время провести в тюрьме, и он станет никем — прямо по Фёдору Михайловичу: лишь «тварь дрожащая»… Какой уж тут, к чертовой матери, старый кот…