Когда заходишь в помещение частной судебно-медицинской лаборатории «ООО 124 Lab», сразу понимаешь – здесь работают честные люди. Две малюсеньких комнаты: предбанник с секретаршей и такой же крохотный кабинет. В интерьере – анатомический манекен человека, простая мебель, шкаф, компьютер, чайник. Никакой показухи, никаких излишеств. Ясно, что люди здесь собрались работать, а не зарабатывать деньги на пустых развлечениях или участвовать в махинациях. Здесь царит другое измерение, где главенствуют такие понятия, как дело, честность, профессионализм, правдивость – перед собой, обществом и профессией. Длинный ряд дипломов, грамот и благодарностей на стене подтверждает это.
Создателем «ООО 124 Lab» является легендарный Владимир Щербаков, бывший руководитель 124-й Ростовской военной судебно-медицинской лаборатории, который помог вернуть матерям погибших солдат их сыновей. Все рефрижераторы с горелыми человеческими останками, все обгоревшие в танках и все те, кто погибли на фугасах, прошли через его руки. И почти всех удалось опознать: девяносто пять процентов в первую войну и девяносто девять во вторую. Результат поражает, особенно на фоне того, как у нас все делается.
На этих смертях, в прямом смысле, на жизнях восемнадцатилетних мальчишек, Владимир Щербаков создал уникальную систему идентификации погибших. Он структурировал весь полученный опыт, разработал новые методологии и построил концепцию информационной базы данных военнослужащих. В любой другой стране он был бы как минимум вице-министром, а его именем называли бы улицы. В России же Щербаков был уволен, а его лаборатория расформирована. Официально его выгнали из армии по достижении предельного возраста, а на деле – за то, что говорил правду.
Теперь этот человек с уникальным опытом и бесценными знаниями снимает две комнатушки в Центральной городской больнице Ростова-на-Дону, на задворках, в ранее использовавшемся бараке пищевого блока. За свои средства. Больше места в постоянно воюющей стране ему не нашлось. Так Россия ценит его опыт и знания. Щербаков продолжает заниматься судебно-медицинской экспертизой, установлением истины, только на частной основе. Государству его работа не нужна, но она нужна людям. По этой причине он не страдает от отсутствия заказов.
Среди резонансных дел, с которыми работал Щербаков, – дело Владимира Макарова, обвинённого в педофилии, убийство спецназовца Чудакова и его семьи на трассе М4 и многие другие. Обсуждая состояние судебной экспертизы в стране, Щербаков отзывается о плачевном состоянии дел. Развал судебно-медицинской экспертизы, критически важной для расследования тяжких преступлений, ведёт к валу неправосудных приговоров, которые мы наблюдаем сегодня.
Владимир Владимирович, насколько я помню, Вы служили на флоте. Как Вы попали в судебную медицину?
Я офицер медицинской службы, закончил Военно-медицинскую академию, занимался патологической анатомией. Два года служил на Тихоокеанском флоте, на миноносцах. Когда открылась вакансия эксперта-криминалиста, я ушёл с плавсостава. В 1992 году перевёлся в Ростов, в 1995 стал начальником 124-й лаборатории, уже во время войны. Так началась моя карьера. Сегодня мой стаж экспертной деятельности составляет тридцать три года.
То есть Вы уже были опытным экспертом. А лаборатория вошла в войну подготовленной?
Нет, всё разрабатывалось на коленке. Поставили задачу идентифицировать – и делай что хочешь. Было огромное желание и всплеск сверхответственности: тут толпы матерей пропавших без вести солдат. Политическая составляющая вызывала негатив в сознании общества, и нужно было его гасить. Но можно просто замять, а можно по-человечески решить задачу – вернуть матерям их мальчиков.
И сколько через вашу лабораторию прошло погибших?
За обе кампании – около четырёх тысяч. По первой войне, по состоянию на 2003 год, когда меня уволили, мы идентифицировали девяносто четыре процента погибших. По второй – девяносто девять. Мы работали, разрабатывали новые методы идентификации, в том числе и наши ноу-хау. Одним из них стала дерматоглифика признаков кровного родства по строению гребешковой кожи. На основе этого метода была разработана компьютерная программа, впоследствии защищённая докторской Александром Божченко. Также мы разработали идентификацию по особенностям строения реберного каркаса, сравнивая прижизненные и посмертные рентгеновские снимки. На её основе тоже получилась докторская работа. Сейчас Андрей Ковалев возглавляет Российский центр судебно-медицинской экспертизы.
Как это всё выглядело? Вот, привозят вам две обгоревшие ноги в кирзовых сапогах…
Привозят тело, его исследуют на наличие идентификационно значимой информации. Это могут быть ориентирующие признаки: одежда, шеврон, маркировка одежды, номер военного билета. По ним можно выйти на конкретного человека, хотя не факт, что одеждой не поменялись. Личные вещи, письма также важны: они служат почерковым и установочным материалом. Всё это педантично учитывается, фиксируется на видео. После снятия одежды пускаются в исследование тела, которое классифицируют на три категории: пригодные, условно пригодные и непригодные для опознания. Особое внимание уделяется условно пригодным и непригодным. Фактор времени также играет огромное значение в идентификации.
А информационную базу откуда брали? У парня татуировка – что с этого?
Из уст субъектов опознания: родителей, сослуживцев. А текстуальные данные, такие как антропометрия и медицинские обследования, присылали военкоматы. Антемортальная база данных заполнялась на основании таких источников. Самыми ценными субъектами опознания были старшие сестры, они зачастую ценнее матерей.
Я помню, Вы бились, чтобы создать в Минобороны общую антемортальную базу данных военнослужащих именно для опознания. Удалось?
Нет, не удалось. Тогда не было законодательной базы. Даже написанный проект закона…