Сюжет Спецоперация РФ в Донбассе и на Украине 
Оратор предпочитает свое лицо не показывать — слишком много пережил на передовой, за известностью не гонится. Фото: из личного архива
Бросить учебу в московском университете и оставить комфортную жизнь в столице ради донецких окопов, погрузившись в самую гуще событий. Что могло происходить в сознании этого 18-летнего юноши, только что поступившего на престижный факультет психологии Российского государственного гуманитарного университета?
Сам Оратор (такой позывной ему дали в донецком госпитале за красноречие) объясняет это так: не мог остаться в стороне от событий, происходящих в стране. За время своей службы полевым медиком он вывел более 300 тяжелораненых. О своей службе и планах на будущее он поделился с aif.ru.
«Добровольцем взяли со второго раза»
Юлия Борта, aif.ru: Арсений, как началась ваша служба в зоне СВО?
Оратор: В 2022 году я учился на первом курсе университета. Когда стартовала специальная военная операция, я сразу обратился в военкомат, чтобы подписать контракт, но меня не допустили, поскольку я не проходил срочную службу и не имел военных навыков. Я поставил себе цель — не быть пассивным свидетелем. Во время военных действий всегда есть пострадавшие, которым нужна помощь. Я пошел на курсы по тактической медицине, стал волонтером в военном госпитале. Научился бинтовать, делать инъекции, ставить капельницы, работать с огнестрельными и осколочными ранениями, изучил фармацевтику. В июне, завершив первый курс университета, я подписал контракт добровольца и отправился на фронт. В то время мне исполнилось 19 лет. Так началась моя работа полевым медиком, которая длилась полтора года. Я участвовал в боях под Херсоном, в Марьинке и Часовом Яре. Получил три ранения.
Оратор (в центре) с товарищами после эвакуации. Фото: из личного архива
— То есть после первых двух вы возвращались в строй?
— Да. Первый раз это произошло в октябре 2023 года. Мы эвакуировали тяжелораненых на машине, когда прилетел дрон. Осколки попали мне в плечо и левый бок. У меня началось серьезное кровотечение, которое я сам остановил, затем помог товарищам. В госпитале я пробыл две недели, после чего мне предложили пройти реабилитацию, но я отказался. На передовой, в ста метрах от противника, всегда нужны те, кто оказывает первую помощь.
— В ста метрах — значит, видимо, приходилось и стрелять?
— Конечно, я участвовал в штурмах и в городских боях. Будучи медиком, ты все равно вооружен — гранаты, автомат. Иногда приходилось работать с пулеметом, прикрывать эвакуацию.
«Сам раненый, вынес 11 бойцов»
— Какое самое яркое впечатление у вас осталось?
— Есть такое. Это было в июне 2024 года. Я только вернулся из госпиталя после ранения и в окопе отметил свои 20 лет. Мы отражали вражеский натиск, появились раненые, началась эвакуация. Противник сразу же стал обстреливать медиков артиллерией и дронами. Сначала было четверо раненых, за ними отправили группу, но их тоже накрыло. Мы получили приказ отойти. Когда наш медицинский отряд прибыл, раненых уже было восемь. Я накладывал жгут на ногу одному бойцу, и тут прилетела кассета. Все, кто находился рядом — медики и раненые бойцы — получили дополнительные ранения. У меня осколки пробили бок и плечо, один даже вошел в легкое. Честно скажу, я в тот момент подумал, что все, конец. Мы все восемь забились в блиндаж, рассчитанный максимум на троих. Когда рядом разорвался снаряд, мы поняли, что у нас есть 20 секунд до следующего. Все одновременно выбежали из блиндажей и начали собирать раненых, оставшихся на поверхности. Мы рассортировали их и заняли укрытия. На помощь пришли наши дроновщики, и наша артиллерия начала подавлять вражеские позиции. Огонь со стороны противника поутих. Мы спасли в тот день большинство бойцов. Я, будучи раненым, вынес 11 человек. Когда стемнело, мы с легкораненым товарищем начали выбираться, нас прикрывали свои, отслеживая с помощью дрона. Когда мы прибыли в госпиталь, увидели всех тех, кого спасали. Несмотря на то, что действовать приходилось под открытым огнем, и число раненых росло, никто не дрогнул и не бросил товарищей.
Дорога жизни Бармалея. Сибиряк оставил бизнес и стал фельдшером на СВО Подробнее
— Вы вынесли 11 человек, будучи раненым. Другие так же поступали. Как это объяснить, это же требует нечеловеческих усилий?
— Я молод, занимался физической подготовкой, тренировался в патриотических клубах перед тем, как поехать на СВО. Но даже при этом ни подготовка, ни физическая сила не являются решающими факторами в таких ситуациях. Один человек может протащить раненого на какое-то расстояние до укрытия и оказать первую помощь. Но тогда все были ранены. Из-за осколка в груди мне было сложно дышать. Помню ту ужасную ночь в госпитале, когда меня уже прооперировали и зашили. Я еще и простыл, так как в тот день была ужасная погода, и мы промокли. У меня начался сильный кашель, и каждый раз это вызывало боль в легких. Сам бы я точно не справился. Именно благодаря тому, что все прикрывали друг друга, никто не испугался, мы справились. Я не встречал такой формы человеческой дружбы, привязанности и стремления поддержать друг друга нигде, кроме как среди тех, с кем я служил.
— А было еще третье ранение.
— Да, самое серьезное в Часовом Яре. Штурм тогда длился уже седьмой день. В нашем отряде из троих медиков один погиб, второго перевели на другое направление, и на первой линии остался только я. До ближайшей группы эвакуации было около километра. Я тащил раненого, когда над нами завис дрон противника. До блиндажа оставалось метров десять. Я понимал, что если сам побегу, то успею. Но товарищ идти не мог, его ноги были сильно повреждены. Поэтому, как только я увидел сброс с дрона, я изо всех сил потянул бойца за бронежилет, но все равно не успел. Мина разорвалась прямо передо мной, меня сильно задело осколками, взрывом я мгновенно ослеп, от боли и контузии потерял ориентацию. Но благодаря тому, что я протащил бойца несколько лишних метров, мы оба выжили. Дальше все было как в тумане, сознание словно сократилось на 90 %. Помню, как ко мне подбежали, перевязали, положили на носилки — в первый раз я оказался на них. Я долго лечился и восстанавливался. К сожалению, на прежней должности работать уже не мог — зрение пострадало, рука почти не поднималась, поэтому я перешел на должность санинструктора и начал преподавать медицину на полигоне. И сейчас продолжаю обучать наших военных и гражданских. За участие в том штурме и за спасение бойца был награжден медалью «За отвагу».
Бросил всё ради парней. Медик закрыл бизнес и стал стрелком-санитаром Подробнее
«Всегда есть надежда — за тобой придут»
— Как только попали на передовую, долго привыкали?
— Привыкание длится обычно два-три месяца. Не могу сказать о себе, что я трус или слишком храбрый человек. Я нормальный. В жизни больше интересовался поэзией, историей, культурой. Признаюсь, мне не было страшно в первый раз увидеть кровь, оказать помощь тяжелораненому, даже видеть мертвых. Самое страшное — это неизвестность и неготовность к тому, что тебя ожидает. Благодаря старшим товарищам, которые сразу взяли меня под крыло и рассказали, как себя вести, страх рассеялся. Когда в тебя стреляют, уже не так страшно, потому что ты понимаешь, где враг и что делать.
— Как себя заставить идти за раненым, когда ты понимаешь, что впереди противник, и тебя могут убить?
— У нас правило: мы своих не бросаем. Ты всегда готов прийти за своим товарищем, и знаешь, что за тобой тоже придут. Когда ты ранен, зажат вражеским огнем, когда вроде бы все, ты на грани, у тебя всегда есть надежда — пусть не сейчас, через час, два, за тобой придут, тебя прикроют, попытаются спасти. И такое действительно случалось не раз. Думаю, я вернулся домой только потому, что мы держались друг за друга. Когда я получил третье ранение, ко мне потом много кто подходил и рассказывал, что нес меня. И среди них были товарищи, которых я когда-то сам вытаскивал с поля боя. Они прошли лечение, реабилитацию и вернулись. Однажды я им помог, и они меня не бросили.
Страх всегда присутствует. Он усиливается, когда необходимо выполнять приказ, не связанный с помощью кому-то — пойти на разведку, что-то принести и т. д. Но совершенно другое дело, когда есть угроза твоему товарищу — тогда страх значительно меньше.
Нужны роботы-санитары. Медики рассказали, как изменилась помощь раненым Подробнее
— А что самое опасное?
— Главная опасность и сложность этих боевых действий — дроны. Их возможности безграничны в плане точности, они могут влетать в любое укрытие, блиндажи, под любые сети, догонять любую технику. Это не просто нейтральный летящий снаряд, дронами управляют операторы, которые видят свою цель и решают, как нанести удар.
Среди средств поражения самые опасные — мины, которые приводят к множественным осколочным ранениям. У меня, например, осталось несколько десятков мелких осколков в теле после удара кассетным снарядом. Мины, сконструированные в НАТО, не ставят цель убить солдата. Их задача — тяжело ранить, чтобы остальные товарищи рисковали своими жизнями для его эвакуации. В натовских учебниках именно так и написано: создать как можно больше инвалидов среди солдат, чтобы они возвращались домой, на них тратились государственные средства, они становились бременем для экономики, и таким образом поднять свою собственную экономику. То есть, таким образом, еще и заработать на войне.
«Поляки никогда не забирали своих раненых»
— А противник так же относился к своим раненым? Всех пытались забрать с поля боя?
— По-разному. Мы от разведки узнавали, какое подразделение против нас. В том бою, когда я получил третье ранение, по левую сторону от нас были мобилизованные, а справа наемники, среди которых было много поляков. Им было все равно друг на друга. Мы с дронов наблюдали: они отправили передовой отряд, первая группа была накрыта, там оказались раненые, которые ползали, пытаясь получить помощь. Но вторая группа за ними никогда не пришла. То же самое было, когда против нас стоял «Азов» (террористическая организация, запрещена в РФ — прим. ред.).
«Хочется еще и еще спасать». Как работают медики в полевых госпиталях Подробнее
Бригады украинских мобилизованных, которых послали на фронт без их желания, часто помогали друг другу, прикрывали своих. Мы относились к ним без иллюзий, понимали, что они нас не пощадят, и нашу эвакуацию они не раз накрывали. Но был и такой момент. Я дежурил в новогоднюю ночь. С обеих сторон велись массированные артиллерийские дуэли. Так вот в ту ночь ни мы, ни они не стреляли по медицинской эвакуации. Может быть, среди них тоже есть люди, которые понимают, что не стоит творить излишнее насилие по отношению к раненым. Мобилизованные часто перебегали к нам. Либо выходили на связь по рации, либо во время штурма бросали оружие и сдавались в плен.
«Дома не мог спать в кровати и искал в небе дроны»
— Как ваша семья отреагировала на ваши героические похождения?
— В моей семье никогда не было кадровых военных или медиков. Но мой прадед прошел путь от Москвы до Кенигсберга, получил там тяжелое ранение. После войны в 1946 году ему в Калининграде выделили участок земли в награду за его подвиг. Благодаря его подвигу родился мой дедушка, отец и я. Вся наша семья помнит историю прадеда. Когда я сообщил родителям о своем решении подписать контракт, они были против, но потом смирились и помогали, как могли. Отец прислал мне бронежилет, разгрузку, теплую форму. Особенно поддерживала меня моя девушка Полина. Мы начали встречаться в 2022 году, и все это время она была моей самой большой опорой, ухаживала за мной после ранения. Ей было очень страшно меня отпускать, но она знала: если я уже еду, нет смысла говорить слова, которые будут мне мешать. 
На всех парах из ада. Бойцы медвзвода вывозят раненых из-под носа «чертей» Подробнее
— Вы учитесь на психолога, и я знаю, что собираетесь развивать систему психологической помощи ветеранам, поскольку увидели большую потребность в этом у тех, кто возвращается с СВО.
— В условиях неимоверного стресса и лишений человеческая психика перестраивается так, что человек меняется навсегда. Образно говоря, у него вырастают крылья, и он уже не может с ними ничего поделать. Я уже не говорю о физических травмах. Мне повезло, я могу ходить, хоть в легком остался осколок, правый глаз стал хуже видеть, шрамов много. Я могу работать и учиться. Кто-то лишился конечностей и должен научиться жить по-новому.
После возвращения очень трудно перестроиться. Когда я приехал домой, честно скажу, первое время голова кружилась от того, что у меня такой высокий потолок в спальне. Сначала не мог уснуть на кровати после полутора лет сна в блиндаже в спальном мешке. Казалось невероятным, что всегда есть электричество и неограниченное количество воды. В условиях интенсивных боевых действий бывало, что сутки-двое приходилось выживать без воды. После этого выходишь на ротацию, ходишь с бутылкой воды и постоянно пьешь — не потому, что хочешь пить, а просто, чтобы ощущать вкус воды. Хуже жажды нет ничего. Бывали дни, когда мы сидели без еды по три-четыре дня. Но без воды жить невыносимо.
Сложнее всего было привыкнуть не обращать внимания на резкие звуки. Проезжающие мотоциклы, рев техники, шум на стройке, даже шум кондиционеров и вытяжки — все заставляло инстинктивно сжиматься, потому что напоминало о приближающемся дроне. У меня было два ранения от дронов, и образ этой опасности невероятно зафиксировался в памяти. Я сам не замечал, но моя девушка мне рассказывала: в первые дни после возвращения, когда я выходил на улицу из здания, мой взгляд сначала резко опускался вниз под ноги, а затем поднимался вверх. Я инстинктивно искал дронов и мины.
Вот почему так важна поддержка близких и, часто, специалистов. 
По велению долга. Военврач Круглов каждый день совершает подвиг на передовой Подробнее
— Наверняка и отношение ко всему меняется.
— Происходит полная переоценка жизненных ценностей. Многое в городской жизни начинает казаться бессмысленным и даже слишком вычурным. Уже само по себе то, что ты живешь в безопасном городе, можешь спокойно выйти погулять, не опасаясь обстр
Источник
