Работать стали тоньше. Я, как всегда, ждал отмены своего вчерашнего концерта, который должен был стать традиционным прорывом, но отмены не последовало. За день до выступления антрепренер сообщил, что ожидается полный зал, и в самом чудесном настроении я вышел на сцену — и ударился лицом о пустые кресла. В центре зала зияла провальная во всех смыслах пустота. Привести себя в чувство мне удалось не сразу. Но, как писал Бабель, в старике было еще жизни лет на двадцать, и он поднялся. Я отработал спектакль и отлично пообщался с благодарной публикой, которой пришло все-таки довольно много.
После этого я спросил антрепренера, что произошло, и услышав ответ, выдохнул с облегчением. Оказалось, что дыра в зале — восемьдесят пустых кресел — объяснялась четырьмя десятками невостребованных бронирований, сделанных с разных телефонов в разных кассах. Антрепренер, работающий в этом ремесле уже сорок лет, уверяет, что это беспрецедентно. Как вдруг у сорока пар, еще недавно надеявшихся заплатить по 4-5 тысяч рублей за два билета, изменились планы на вечер? Не у пяти пар, не у десяти — у сорока!
Для такого поворота событий нужна какая-то эпидемия или бомбометание по месту жительства. Но ни того, ни другого в окрестностях московского Мюзик-холла не наблюдалось, и правдоподобия в этой случайности, сами понимаете, немногим больше, чем в отпечатках пальцев Штирлица на чемодане русской радистки. Тут тянет перейти от политики к социологии и начать фантазировать: кто все эти люди? Те же ли это убогие, которые критикуют меня в интернете второе десятилетие, или к ним подоспела смена?
Как выглядят они, как проводят досуг? Любят ли их девушки? Или они сами девушки? Знают ли их мамы, чем они занимаются? Или мам уже не требуется, и их рождают нанотехнологическим образом прямо в Ольгино? Как выглядит их старший? Ведь это целая операция — звонки с сорока разных телефонов, план зала, выкуп самых дорогих мест, координация процесса. Это, в конце концов, смета — ибо для бесплатной неприязни все это носит чересчур дружный характер.
Но черт с ними, в конце концов, мое дело — переживать или нет. Пустоватый зал и пониженный гонорар — это терпимая плата за возможность выйти на сцену в родном городе, а не в Нью-Йорке, Тель-Авиве или Берлине, где я уже изрядно намозолил глаза. Меня всего лишь ударили по карману и самолюбию, а могли бы и бритвой по глазам, как говорится. Но у них сейчас не сезон бритв, либерализация, предвыборная оттепель.
Следующий концерт — в январе, там же. Снова буду показывать «Крошку Цахеса». Какой хохот стоял вчера на этой пленочке и какая тишина воцарялась — ух… Счастье.