Недавно я задал вопрос читателям своего блога: так ли это? Удивительно, но ответы были однозначными: да, именно так и обстоит дело. Не только молодежь откликнулась. Одна женщина, не молодая, прислала похожие фотографии — свою детскую и внучки — с вопросом: «Правда, на снимке как будто один и тот же ребенок?». Дед кажется важнее отца, бабушка оказывается ближе матери? Внук милее сына, а внучка дороже дочери? Странно, спорно, а местами и жутковато звучит, но здесь заключено нечто значительное для понимания человеческой природы.
Я люблю своих родителей, а к дедам отношусь особенно трепетно — как к части самого себя. В моем сознании они словно сросшиеся братья, вместе они составляют мою сущность. Я их не знал, оба погибли на войне. Уверен, если бы встретил их, то был бы от них в восторге. Разные, они складываются в один образ, из которого моя фантазия выхватывает главное — воинственную доблесть. Рассматривая их офицерские фотографии в альбоме, оба предка кажутся… ну, не сиамскими близнецами, скорее как львом и тигром.
Споря с родителями, я каждый раз представлял: а деды были бы за меня. Бабушку я застал только одну, простую, деревенскую, и обожал ее, как… даже не знаю, как свою внучку. Все восхищало, и ничто не раздражало. С родителями-то по-другому. Кстати, бабушка всегда была на моей стороне. Моя мама безмерно любила свою бабушку — дворянку Анну Сергеевну Русанову, исключённую из партии большевиков еще до революции «как балласт» и умершую от тифа в Москве после войны. Папа мой горячо любил дедушку Алексея Акимовича Рычкова, воевавшего в Первую мировую, рыбака, который всегда говорил: «Стол — Божья ладонь».
Слушайте, существует некий закон психологии, возможно, связанный с генетикой: рифма через поколение. Конечно, иногда люди действуют наперекор природе — бабушка отказывается признавать внука, расфуфыренная внучка раздражает занудного деда. Однако смею утверждать: как правило, через поколение всё же происходит притяжение и продолжение.
Редко кто хорошо знает свою генеалогию. Но деды и бабки близки, вот они, молодые, в альбоме. В этом противоядие от тщеты — перед родителями были еще люди, улыбчивые, крепкие, яркие. Наши родители и наши дети воплощают тайну зачатия. Задумываешься: как так вышло, что родился именно я? А вот с бабушками и дедушками (как с внуками и внучками) связано нечто иное — тайна рода, непрерывности человеческой истории.
Деды и бабки стоят на границе, за которой густеет туман, и все невнятнее проступают родные лица, уводящие в древнюю даль. Мы постигаем предков через вещи, бумаги, иногда иконы. У меня на столе небольшая деревянная иконка зеленоглазого преподобного Сергия — подарок Анастасии Ивановны Цветаевой. На обороте ручкой написано: «Милому Сереженьке, из дома моего деда, талицкого священника». «Из дома деда» — в этом знак, что икона была ей особенно дорога.
Каждое утро я вижу себя в длинном старинном зеркале, кажется, вечном, как вода. На фотографии в альбоме я вижу в этом зеркале свою бабушку, молодую статную женщину, прижавшую к груди кричащего младенца — мою маму. Важно знать о существовании дедушек и бабушек, даже если не застал их. Семья, где не помнят предков, подобна дикому колючему кусту: ссорятся грубее и чаще.
И пусть со мной не согласятся, отношения отцов и сыновей, дочек и мам всегда немного болезненны, имеют легкий оттенок соперничества. В подростковом возрасте начинается отталкивание от родителей, учащих, наставляющих, принуждающих. Но как смягчает раздор понимание того, что и родители тоже были юны! Они также упрямились, их тоже отчитывали и наставляли. Это понимание делает тебя спокойнее и дает ясную уверенность в праве быть собой.
Когда твои родители превращаются в бабушку и деда, они, объединившись, затевают большой спор с тобой из-за твоего отпрыска. В нем они видят себя. Больше, чем в тебе. Потому что он несет в туман будущего их кровь и их смысл. И еще — они хотят подарить ему то, что тебе не успели или не смогли.
Народные присказки гласят: «Внуки — враги наших врагов», «Дети — наши прокуроры, внуки — наши адвокаты». Получается, что известную цикличность нашей истории (смена консервации потрясением и наоборот) можно воспринимать несколько сложнее. Разложив перекликающиеся эпохи на психотипы, можно наигрывать простую мелодию: дед-отец-внук, дед-отец-внук, легко почувствовать разницу между схожими временами.
Когда рождается «внук», говорят, что «история повторяется в виде фарса». «Внук» — звенит неловко клавиша, здесь причина разговоров об исчерпанности идей, усталости общества от перемен и конце истории. «Дед» — клавиша рапортует гулко и грозно. Перестройка была нервным подражательным внуком по отношению к революции, распаду империи и гражданской войне. Сырой промежуток — «отец» — хрущевская «оттепель». «Внук» — это время стилистических заимствований.
Внук, даже настойчивый и ретивый, непременно выглядит постмодернистом. Для сравнения: перестройку открыл призыв «вернуться к ленинским нормам», «нулевые» открыла новая версия гимна того же стародавнего автора. Что впереди? Может, гроза? Хочется верить, что люди становятся добрее, и любое самое серьезное историческое событие уменьшается в размахе и свирепости.
Можно ли приблизиться к истории, перелистывая фотоальбомы, вглядываясь в выражения лиц, обнаруживая странные сближения через раз? Почему бы и нет? Ведь только ленивый не говорит, что народ — большая семья. Некоторое время назад остроумцы вместо «Родины-матери» предложили образ «Родины-дочери». А я бы пошел дальше и услышал, как и куда зовет нас Родина-внучка.
Может быть, нужно мыслить большими эпохами? И тогда совершенно очевидно, что сегодняшняя Россия — дочка СССР и внучка царской России. Сколько подражает Российская Федерация монархическому укладу, настойчиво домысливая некогда происходившее! Но подростковый конфликт с советской матерью поутих, как и романтическое желание буквально воспроизвести дореволюционный стиль. Значит, приходит зрелость.
А кому наследовала советская Родина? Неужели языческой Руси? С идолами, ритуальными жертвами, шумными и многолюдными Первомаем и Ноябрем, культом силы и храброй бодрости, жаждой космоса. В одной ли России так? Не исключаю, что да, вопрос в характере, страстности, максимализме, а Европа гораздо ровнее.
На самом деле эти занятные упражнения в семейной трактовке истории дают надежду. На то, что нет никакого тупика истории, Россия продолжается, и обычный семейный альбом — одновременно машина времени и вечный двигатель.
Ну а если и не делать масштабные выводы, остается художественная правда жизни. Недавно в купе со мной ехали трое — отец, сын, внук. Взрослые распили бутылку, за окном краснело закатное солнце юга, похожее на сочную половинку помидора в руке у мужика. Он начал браниться на старика, который проворонил сумку, украденную во время отдыха. Старик моргал, виновато причмокивал и вздыхал…
Неожиданно малыш с верхней полки с нервной яростью прорычал: — Не смей трогать моего деда! Я посмотрел на него со своей полки: даже в полумгле, в мутном закатном отблеске ярко горели голубые глазки. — Поговори у меня, — мужик угрожающе зашевелился, но тут дед, доселе смиренно мигавший, сжал ему плечо: — Погоди, Костя… — сказал по-хозяйски. Мужик поник и, будто бы посрамленный, сосредоточенно принялся за помидор. Сок стекал ему на подбородок. На заоконную степь ложились длинные тени близкой ночи. «Дед-отец-внук, дед-отец-внук», — стучали колеса русской истории.