Предлагаю вашему вниманию небольшую подборку фотографий, посвященную разрушению церквей в Ленинграде.
Собор Введения во храм Пресвятой Богородицы при лейб-гвардии Семеновском полку. 1834-36. Архитектор К. А. Тон.
1910-е. Церковь Священномученика Мирона при лейб-гвардии Егерском полку. 1849-1855. Архитектор К. А. Тон.
Весна 1933 г. Разрушение Мирониевской церкви.
1935 г. Церковь Благовещения Пресвятой Богородицы при лейб-гвардии Конном полку. 1844-1849. Архитектор К. А. Тон.
24 сентября 1934 г. 1900-е гг. Разрушение Мирониевской церкви.
1935 г. Церковь Благовещения Пресвятой Богородицы при лейб-гвардии Конном полку. 1844-1849. Архитектор К. А. Тон.
1900-е гг. Фото К. К. Буллы. Конец 1920-х гг. Церковь Покрова Пресвятой Богородицы. 1789-1803. Архитектор И. Е. Старов.
1912 г. Фото К. К. Буллы. 1934 г. Собор Феодоровской иконы Божией Матери. 1910-1914. Архитектор С. С. Кричинский.
1930-е. Церковь святителя Николая Чудотворца и благоверного князя Александра Невского при Императорском Палестинском обществе (Николо-Барградский храм). 1913-1915. Архитектор С. С. Кричинский.
1910-е. Во время взрыва церкви. 1932. Церковь Успения Пресвятой Богородицы (Спасо-Сенновская). 1753-1765. Архитектор А. В. Квасов.
После разборки куполов. 1961 г. После взрыва. 1961 г. Вывоз обломков. 1961 г.
Греческая церковь великомученика Дмитрия Солунского. 1861-1865. Архитектор Р. И. Кузьмин.
1962 г. Фото Кудрявцева. И. Бродский. Остановка в пустыне.
Теперь так мало греков в Ленинграде, что мы сломали Греческую церковь, дабы построить на свободном месте концертный зал. В такой архитектуре есть что-то безнадежное. А впрочем, концертный зал на тысячу с лишним мест не так уж безнадежен: это – храм, и храм искусства.
Кто же виноват, что мастерство вокальное дает сбор больший, чем знамена веры? Жаль только, что теперь издалека мы будем видеть не нормальный купол, а безобразно плоскую черту. Но что до безобразия пропорций, то человек зависит не от них, а чаще от пропорций безобразья.
Прекрасно помню, как ее ломали. Была весна, и я как раз тогда ходил в одно татарское семейство, неподалеку жившее. Смотрел в окно и видел Греческую церковь. Все началось с татарских разговоров; а после в разговор вмешались звуки, сливавшиеся с речью поначалу, но вскоре – заглушившие ее.
В церковный садик въехал экскаватор с подвешенной к стреле чугунной гирей. И стены стали тихо поддаваться. Смешно не поддаваться, если ты стена, а пред тобою – разрушитель. К тому же экскаватор мог считать ее предметом неодушевленным и, до известной степени, подобным себе. А в неодушевленном мире не принято давать друг другу сдачи.
Потом – туда согнали самосвалы, бульдозеры… И как-то в поздний час сидел я на развалинах абсиды. В провалах алтаря зияла ночь. И я – сквозь эти дыры в алтаре – смотрел на убегавшие трамваи, на вереницу тусклых фонарей. И то, чего вообще не встретишь в церкви, теперь я видел через призму церкви.
Когда-нибудь, когда не станет нас, точнее – после нас, на нашем месте возникнет тоже что-нибудь такое, чему любой, кто знал нас, ужаснется. Но знавших нас не будет слишком много. Вот так, по старой памяти, собаки на прежнем месте задирают лапу.
Ограда снесена давным-давно, но им, должно быть, грезится ограда. Их грезы перечеркивают явь. А может быть, земля хранит тот запах: асфальту не осилить запах псины. И что им этот безобразный дом! Для них тут садик, говорят вам – садик. А то, что очевидно для людей, собакам совершенно безразлично. Вот это и зовут: «собачья верность».
И если довелось мне говорить всерьез об эстафете поколений, то верю только в эту эстафету. Вернее, в тех, кто ощущает запах. Так мало нынче в Ленинграде греков, да и вообще – вне Греции – их мало.
По крайней мере, мало для того, чтоб сохранить сооружения веры. А верить в то, что мы сооружаем, от них никто не требует. Одно, должно быть, дело нацию крестить, а крест нести – уже совсем другое. У них одна обязанность была. Они ее исполнить не сумели.
Непаханое поле заросло. «Ты, сеятель, храни свою соху, а мы решим, когда нам колоситься». Они свою соху не сохранили. Сегодня ночью я смотрю в окно и думаю о том, куда зашли мы? И от чего мы больше далеки: от православия или эллинизма? К чему близки мы? Что там, впереди? Не ждет ли нас теперь другая эра? И если так, то в чем наш общий долг? И что должны мы принести ей в жертву?
Первая половина 1966 года.