Два журналиста, ровесники, в возрасте, когда Пушкина убили. Оба злые, но на этом сходство, похоже, заканчивается. Он – с лицом библейского пророка. Она – с лицом, которое напоминает фотографии девушек, работавших надзирательницами в лагерях смерти. Лиознов схватил этот тип в «Семнадцати мгновениях» – унтершарфюрер СС Барбара Крайн, опекающая радистку Кэт на конспиративной квартире, которую сыграла Ольга Сошникова. Она трудится в престижной газете, в то время как он сидит в тюрьме.
Она ненавидит евреев и либералов, он же презирает подлость. Скойбеда пользуется поддержкой множества людей: её скандальный выплеск про абажуры принес ей сотни друзей в социальных сетях, и письма поддержки продолжают поступать. В отличие от него, который практически не имеет поддержки – это страшно, да и поводы есть: если воспринимать его слова буквально, они ужасны. Но достаточно о них; лучше поговорим о нас, о том, как обычный человек относится к ней и к нему.
Наш средний человек – без особых политических пристрастий, не злодей, не дурак. Это образованный человек, способный решать непростые профессиональные и жизненные задачи. Вообще-то, многое можно узнать не из самой статьи, а из комментариев. Предваряя их, хочу поделиться своими наблюдениями.
Страшную правду Стомахина наш обычный человек отвергает с ужасом. Он не хочет и не может слушать и понимать смысл его слов. Говорить о жертвенной, героической любви Стомахина к России бесполезно – он глух. И достучаться до него невозможно. А вот ненависть Скойбеды воспринимается терпимее. «Нехорошо так говорить – про абажуры», – скажет он. Но в остальном всё в порядке. Она же извинилась. Скойбеде наш обычный человек сочувствует. Она своя, она из его мира.
Почему так? Объяснить несложно: огромное унижение от всей нашей жизни вызывает ненависть к тем, кого назначают ответственными за это унижение и, тем более, к тем, кто его усиливает. Гораздо важнее понять, чем это чревато. А чревато оно огромной бедой. Мы, как общество, утратили способность различать добро и зло. Не полностью, конечно, но в значительной мере.
Ослабло духовное зрение. Не умея отличать одно от другого, мы обречены упасть в яму, глубже той, из которой пытаемся выбраться. Зачем говорить про «утратили», «ослабло»? Разве раньше это зрение у нас было острым? Было оно острым в афганскую войну, в чехословацкие события? Ещё раньше – в сталинские времена? В этом и дело…
В яму, в которой мы барахтаемся сегодня, мы попали не случайно: куда ещё могут прийти слепой со слепым поводырем? Так что опыт у нас есть, но он ничему нас не научил. Мы всё так же слепы и не желаем замечать своей слепоты.