Я точно знаю, что на малой выборке невозможно изучать сущность. Моя выборка, безусловно, маргинальна до предела. Поэтому у меня нет желания показать факты, сколько задать вопрос: в чем эта маргинальная выборка ошибается?
Я говорю об «уехавших». Не о тех, кто уехал от налогов или к яхтам поближе; не о чиновниках, бежавших с награбленным; не о политиках, которым грозила тюрьма за несогласие с властью. Речь идет о людях, к которым в последние годы в России относятся с презрением: одна половина считает их слишком умными, другая – чрезмерно глупыми. Я о интеллигентах.
Сегодня существует две основные реакции на интеллигенцию. Первая: «катитесь, козлы, из России, которую вы ненавидите, мы нашли самых умных, нечего вам портить наше счастье». Вторая – «эти так называемые интеллигенты не могут понять, что настоящая Россия не похожа на их розовые фантазии». Первую позицию занимают явно определенные силы; вторую – заклятые враги очевидных интересов.
В таких условиях интеллигенции, как анти-мартышке из известного анекдота, остается стоять на месте: ни вправо, ни влево её не зовут, как это обычно бывает в российской истории. Но интеллигенция не стоит на месте – она уезжает. В этом смысле интеллигенция – это понятие очень широкое. Это не только профессор Лурье или академик Петров.
Я учился в математической школе №444. Это было довольно давно, но всё же. Нас тогда учили быть пионерами и любить партию, и что Леонид Ильич – наше всё. У нас был сильный класс – наша команда выигрывала все матбои, но вся она сейчас за границей. Олег Козловский преподает в Ноттингеме, Сева Власкин – в Австралии. У нас был призер международной олимпиады по химии, который теперь в Америке. А Саша Бадяев, юный любитель орнитологии, стал гордостью биофака и тоже уехал в США.
Я учился в МГУ и должен был стать гордостью советской (а затем российской) науки. В итоге многие стали гордостью совершенно других стран. Те, кто остался, работают в рекламных агентствах или управляют ремонтом оргтехники. Немногие из тех, кто остался в России и в науке, выглядят как-то привлекательно. Серёжа Чернышев, элита 18-го интерната, управляет капиталами между Лондоном и Кипром, Миша Шефтер строит сложные статистические стратегии в Нью-Йорке. Даже наш отличник и умница Антон Ефанов уехал через год после окончания учебы в США.
Я служил в армии в благословенном городе дождей и воинских частей, в то время, когда студентов забирали на два года. Среди молодых парней были уголовники, трактористы и ребята с окраин, никогда не бывавшие даже в райцентре. Некоторые студенты «нашли друг друга» – было о чем поговорить, кроме обычного армейского дискурса. Никого из них в России сейчас нет. Один погиб в армии, другие разбежались по миру: Олег Калганов – врач в Австралии, Женя Гладилин – профессор в Германии. Юра Липницкий, кажется, строит свои бизнесы развлечений в Израиле.
Наблюдая за исходом менеджеров и бизнесменов, я отметил, что в 90-е годы поток уехавших был тонким. В нулевые намного больше русскоязычных потомков эмигрантов возвращались в Россию, чем новых эмигрантов уезжало. В десятые годы потомков старых эмигрантов почти всех вытянули обратно, и поток новых эмигрантов стал напоминать лавину. 99% уезжали не потому, что совершили что-то противозаконное. 50% не были оппозиционерами.
Моя жена и я всегда радовались, как много у нас друзей. Двадцать лет назад на мысль об отъезде главный ответ звучал: «Как же наши друзья?». Затем: «У нас здесь все еще много друзей». Сегодня в России у нас осталось всего две-три семьи друзей. В одной из них дети уезжают и советуются с нами, другие сами думают уехать, но все еще не решаются. Третьи – настоящая внутренняя эмиграция: крепкие корни, православие, забрезжила Таруса. Есть и те, кто сдались (слишком стары), но, продав бабушкину квартиру, отправили ребенка в Канаду, где она вышла замуж и осталась, не приезжая.
Наши друзья, партнеры по шашлыкам, дням рождения и Новым Годам, теперь разбрелись по всему миру: Нью-Йорк, Бостон, Майами, Тель-Авив, Иерусалим, Берлин, Франкфурт, Дюссельдорф, Кипр, Таллин, Рига, Париж, Амстердам, под Барселоной, в Тоскане, в Риме и, конечно, в Лондоне. Среди них врачи, психотерапевты, биологи, программисты, литераторы, переводчики, финансисты, математики, физики, химики, социологи, банкиры, искусствоведы, художники и конструкторы.
Моя сестра с мужем живут во Франкфурте – она врач. Мои дети обосновались в Израиле и Великобритании – они врачи и ученые. Брат жены со своей супругой живут в Париже – он переводчик и поэт, она социолог, работающий в Сорбонне. Их дети считают Париж родным городом: «Мы Москву не помним».
Я был свидетелем короткой дискуссии, которая состоялась пять лет назад. Один иностранец, позже покинувший Россию, сказал: «The country is bleeding». На что его оппонент, который много времени проводит в Италии, парировал: «It’s just pus oozing». Цель этого текста не в том, чтобы занять позицию, тем более что я уехал. Я хочу спровоцировать дискуссию: кто из них прав?
Еще один личный вопрос: почему я уехал, помимо эстетических разногласий с властью? Да, в России можно травить оппонентов, убивать их перед Кремлем; можно сажать бизнесменов, чтобы отобрать их активы; можно осуждать по ложным обвинениям для выполнения планов; можно наклеивать статус «иноагента» на всех, кто не согласен с системой. Но мне вполне комфортно было в Москве. Я не могу сказать, что у меня нет ностальгии по тому времени.
Я не врач, чтобы уезжать туда, где можно нормально работать в клинике, не ученый, чтобы ехать туда, где современное оборудование и возможность достойно зарабатывать, не учитель, чтобы бежать от пропаганды. Я не отношусь к меньшинствам, чтобы бояться местных шовинистов, и не страдаю от нищеты. Так почему я уехал? А потому что, если можно всё вышеописанное, значит, можно вообще всё.
Не бывает безнаказанности а-ля-карт, как не бывает коррупции в меру. А если можно вообще всё, то риски ничем не меньше, чем у оппозиционеров, бизнесменов или ученых. Шансов избежать проблем крайне мало: оппозицию уже почти повывели, СМИ можно закрыть за год-два, а бизнесменов под посадку хватит на пять лет. Больных сирот всегда будет много, но от них никакого гешефта, как и от физиков. Нужны новые группы, классы, сословия для того, чтобы оправдать рост штатов и окладов, чтобы поддержать у обитателей красной крепости чувство опасности.
Так вот мой второй вопрос: я не прав? А если прав, то почему столько людей этого не понимает?