Ксения Ларина: О тексте Минкина
Константин Богомолов: Разбор поведения персонажа по имени «Александр Минкин»
Идиоты разные бывают. Князь Мышкин у Достоевского — добрый, мягкий, беззлобный, боящийся обидеть. Главное — чистый! Идиотом его называют потому, что он душою выше других; некоторым людям это нестерпимо.
О тексте Минкина
Этот текст – не просто злобный донос, это проявление морального садизма, когда человек получает физиологическое удовольствие, унижая других… Идиот на сцене «Ленкома» — совсем иной. Главное — грязный. Мерзость беспросветная. Название романа — «Идиот», название богомоловского спектакля — «Князь». У Достоевского — Мышкин, у Богомолова фамилию сменили на Тьмышкин. Князь Тьмышкин. Поневоле вспомнишь князя тьмы, который абсолютно могущественное зло. А здесь его ублюдок — незаконнорожденный мелкий бес, крыса; и поздравим режиссера — сходство с крысой удивительное.
Трудно сказать, чего тут больше: мастерства или природных данных. Все совпало: сам сочинил, сам поставил, сам играет Тьмышкина. Текст, звучащий со сцены, не Достоевского. Такое могла бы смастерить волшебная сказочная крыса, притащившая куски на сцену и кое-как слепившая их. Идею Достоевского она или не поняла, или потеряла, или сознательно отбросила, ибо бессильна воплотить. Зато вставила похабщину, всякое паскудство.
Настя (типа Настасья Филипповна) пишет Тьмышкину любовное письмо — кровью! После маленькой паузы добавляют: «менструальной». Уточнение важное. У Достоевского в «Идиоте» нет ни педофилии, ни педерастии. Но Богомолов без этого не может, он старается изо всех сил, и у него получается.
В романе подробно описан эпизод, когда Мышкин впервые видит фотографию Настасьи Филипповны: «На портрете была изображена действительно необыкновенной красоты женщина. Она была сфотографирована в чёрном шёлковом платье, чрезвычайно простого и изящного фасона; глаза тёмные, глубокие…» Когда князь Тьмышкин впервые появляется на сцене, там висит большой портрет изумительно красивой пятилетней девочки. Богомолов-Тьмышкин впивается глазами в это личико, начинает задыхаться… Артист изображает откровенную страсть так долго, что самый последний идиот успевает понять: педофил. Когда ленкомовская Настя появится на сцене, мы увидим, что она заметно постарела. Ей уже за тридцать, но манера говорить — выпячивая губы, картавя — как у трехлетней.
Настасья Филипповна у Достоевского мучительно страдает оттого, что её растлили. А на сцене «Ленкома» сухопарая сука за тридцать говорит нарочито детским голоском, как её «трахали». Если кто не понял, произнесите сами слово «ребёнок» без буквы «эр», вот и выйдет у вас Богомолов.
Впрочем, если вам хочется получить чувство омерзения за деньги, то, наоборот, вам очень надо пойти в «Ленком» на Богомолова. У Достоевского нет ни таких детских портретиков, ни таких глаголов. Жаль. Но основной инстинкт режиссера легко преодолевает недостачу.
Артист мужского пола произносит со сцены «Ленкома» длинный, скучный кусок текста, похожий на фрагмент рассказа «Смерть в Венеции» Томаса Манна: пожилой господин страстно возжелал смазливого мальчика. Чтобы Томас Манн не предъявил претензий, действие перенесено в Таиланд, упоминаемый мальчуган превратился в тайца, а стареющий гомосексуалист-педофил — в русского подданного с нерусской фамилией. Секс-туризм — это модно.
Молодой страстный купец — Александр Збруев. За решеткой — его Настя. Описывать все паскудства богомоловского спектакля считаем лишним, их слишком много. Кому охота — идите сами.
Увидите, с какой тоской 78-летний Збруев играет молодого купца Рогожина. Увидите, с какой скукой сорокалетняя актриса играет жену генерала, а другая (которой седьмой десяток) играет её дочку. Им, похоже, очень стыдно.
Причмокивают от паскудства, смакуют мерзость — может ли быть? Почему же нет. Вспомните, как князь тьмы Воланд причмокивал, произнося смертельный диагноз «саркома лёгкого». Воланд чмокал при мысли о мучительной смерти очередного ничтожного человечка, Тьмышкин-Богомолов чмокает при мысли о дерьме.
Когда Богомолов выбирает «материал» для постановки, он берёт дорогие вещи: любимые с детства «Три мушкетера», святую для театра «Чайку» Чехова, образ Христа. Так пьяная матросня, вместо того чтобы гадить в унитазы, засрала драгоценные китайские вазы и шикарные ванны Зимнего дворца. Шедевры живописи? Рамы — на дрова, картины — на портянки.
Теперь он должен добраться до Гамлета и Дон Кихота — как не вымазать дерьмом этих героев? Как не нацарапать на полированной двери лифта три буквы, а рядом пять букв? Кретин гадит в лифте, когда никто не видит; люди потом огорчаются, моют, закрашивают. А режиссер делает всё публично, и находятся такие, которые восхищаются.
Художественные руководители театров приглашают на очередную постановку, критики восторгаются… Неудивительно. Миллионы с восхищением смотрят на похабного негодяя-депутата, голосуют за его партию; его приглашают в ток-шоу главных телеканалов.
* * *
Зачем брать шедевр мировой литературы? Ведь от героев ничего не остается, а идея исчезает вообще. А вот для этого — для афиши, для красивой биографии — мол, переставил всю мировую литературу. С тем же успехом какой-нибудь идиот мог бы гордиться, что подтёрся всеми шедеврами из семейной библиотеки.
На курево, на подтирку — солдаты рвали книги по неграмотности и по нужде. Умирающие от холода блокадники топили печки книгами. К ним претензий быть не может. А некоторые идиоты бесятся с жиру, и к ним тоже претензий нет.
Только к художественным руководителям театров, которые дают место, и к публике, которая платит за билеты, чтоб посмотреть унылое тягучее дерьмо. Понятно, что статья о спектакле (даже критическая) служит рекламой. Понятно, что, описывая мерзости, невольно заставляешь морщиться читателей. Но как быть? Мы же имеем дело не с одноразовой акцией, а с явлением.
Когда грязь становится нестерпимой, люди выходят на уборку территории, сгребают мусор и моют лифты. А тут довольно просто — не ходить, не покупать билеты. Вы же не платите тем, кто блюёт и мочится у вас в подъезде, пусть даже у вас на подъезде нет мемориальной таблички «имени Чехова».
* * *
Эстетика?
Вспомните, как нежные, ранимые депутаты начали войну с русским матом. Мат — часть языка, часть культуры. Важно: кто и как им пользуется. Есть невероятно смешные матерные частушки, анекдоты. Есть очень смешные песни Шнура («Ленинград») — миллионы хохотали.
Мат разный бывает. Это реакция спонтанная. А вот когда матерные выражения прямо в лицо говорит ублюдок, он получает удовольствие. Такие попадались нам и на улице, и в маршрутке, и на детской площадке. У них такой образ жизни. В ответ на замечания они изумляются: «А чё такого?» — искренне не понимая.
На уличную похабщину люди натыкаются случайно и бесплатно, а в театре — платят. Похабщина на сцене «Ленкома» — тупая, бездарная, холодная — это не смешно, а грязно. И артисты это понимают.
* * *
Нам говорят, будто без мата не будет «художественной правды». Но в классической литературе все персонажи обходятся без мата. На здании «Ленкома» гордая афиша: «Спектакль Константина Богомолова «КНЯЗЬ». Опыт прочтения романа Ф.М. Достоевского «Идиот». Это обман. Достоевского там нет.
Если нет таланта, проще всего привлечь внимание похабщиной. Путь вниз бесконечен. На афише будет гордая надпись: «Богомолов. По мотивам опытов «Пусси Райот». Получится без обмана.