Когда-то в советское время печальную известность получил Трофим Денисович Лысенко — деятель науки, который практически раздавил всю приличную генетику в СССР. Его дикие теории долгое время доминировали, но после его ухода быстро утратили авторитет. С тех пор «лысенковщиной» принято называть шумные кампании по дискредитации отдельных людей и направлений. В любую эпоху существуют нахрапистые бездарности, стремящиеся к власти, наделенные лишь отсутствием комплексов и, возможно, красноречием. Такие личности находят свое место в сферах, где не требуется ни talent, ни упорный труд, и куда приличные люди предпочитают не отправляться, чтобы не испортить свою репутацию. Зато они становятся благодетелями, расправляясь с каждым, кто им попадает под руку, будь то генетики, религиозные деятели или просто чувствительные личности, которые больше не могут молчать.
Сегодняшнюю «лысенковщину» можно увидеть в понятии экстремизма. Начавшись как разумная мера в рамках Шанхайской конвенции 2001 года, экстремизм быстро превратился в инструмент борьбы с любыми инакомыслящими. Общий знаменатель этой борьбы — отличие от основной линии, будь то в политике, религии или публицистике. Это отличие дает возможность противопоставить себя и обвинить в социальной розни, что противоречит какой-либо социальной группе. Так, согласно действующей редакции закона «О противодействии экстремистской деятельности», любое отличие может быть объявлено экстремизмом.
В 2007 году из закона убрали обязательное упоминание о насилии, что открыло двери к вакханалии борьбы с инакомыслием. Слово «экстремизм» воспринимается как приверженность крайним взглядам и убеждениям, что само по себе не кажется страшным. Однако российские правоведы и законодатели так разработали это понятие, что оно стало подходить практически всем, как некий психиатрический диагноз. Так, в современности, как и в прошлом, используется инструмент, заменяющий психиатрическое заключение — обвинение в разжигании социальной розни.
Экстремизм имеет два основных очага: уголовная сфера — это преследование по статьям УК РФ, а в административной — запрет на «информационные материалы», признанные экстремистскими. Первый очаг действует точечно против отдельных людей, второй — глобально, способен запретить целые религиозные учения. Эти две сферы не существуют независимо: запрет на книги приводит к арестам их обладателей, а отсутствие доказательств по уголовным делам может замещаться решениями гражданских судов.
Созданные для борьбы с экстремизмом структуры и отделы МВД в условиях нынешнего законодательства только увеличивают количество дел. Понятие «разжигание социальной розни» настолько размыто, что под него подпадают порой совершенно невинные высказывания. Понятие социальной группы, на которую направлена атака, не определено ни в законе, ни в судебной практике, и именно такая неопределенность упрощает процесс осуждения. Благо, не нужно ничего доказывать — отсутствуют четкие юридические признаки, которые нужно устанавливать.
Вместо объективных доказательств суды и следственные органы опираются на заключения экспертиз, которые служат основанием для обвинений. Как и в советские времена, экспертизы становятся ключевыми для расправы над инакомыслящими. Это создает идеальную почву для безнаказанности, поскольку обвинения не поддерживаются никакими объективными критериями.
В этом контексте рассматриваются параллели с историей: роль психиатрии в 20 веке была аналогична роли инквизиции в прошедшие века — удаление из общества несогласных без объективных доказательств. Власть, интересы которой обслуживаются, вдохновляет подобные процессы. Теперь, как никогда раньше, экстремистские процессы представляют собой инквизиционные процессы, в которых нет места для объективности.
Таким образом, вновь можем наблюдать за тем, как инквизиция принимает новые формы: от Pussy Riot до блоггеров, обвиняемых в разжигании розни против патриарха. На сегодняшний день интересы власти только увеличились, как и количество потенциальных врагов. Экстремистские дела выглядят как тот вид процесса, где нет и не нужны объективные доказательства — вместо этого существует некая «бумага», на которую можно сослаться.
Я изучил множество подобных экспертиз и порой возникает ощущение, что эксперты готовы пойти на любые уловки, лишь бы фиксировать заранее известный вывод: «экстремизму — быть». Суды часто следуют указаниям экспертов, предопределяющим вердикт. Это сводит всю доказательную базу к протоколам, оформляющим изъятия у обвиняемых, и к выводам экспертов, фактически заменяющим судей.