Публикую черновик первой главы текста-размышления к 80-летию Большого Террора. Продолжение следует.
Отношение к трагическому прошлому любой территории и любого народа — это не только сфера интересов историков. Оно неизбежно определяет как настоящее, так и будущее. «Общее прошлое» постсоветских стран, где, помимо Второй Мировой войны, важнейшим событием стал условный «сталинский режим» (для некоторых регионов — с 1939 года), не является исключением. Наша способность осознать и интегрировать это переживание в индивидуальное и коллективное сознание, готовность «работать» с этим пластом истории и психики станет определяющим фактором нашей жизни ещё многие десятилетия.
Глава первая. Жертвы и палачи
«…всего лишь отдельные люди, объекты исторического процесса, и в мире державной мысли им пока места нет, разве что самым знаменитым, у подножья вознесённых над толпой царственных идолов произвола и смерти…» — Вениамин Иофе.
Говоря о терроре и его последствиях, мы до сих пор исходим из различных, порой полярно противоположных, представлений о случившемся. Взаимоисключающие версии событий сосуществуют не только в официальном нарративе, но и в умах отдельных людей. Особенно ярко это проявлялось в беседах с очевидцами террора: один и тот же человек мог часами рассказывать о своём опыте 1930-х, а затем «споткнуться» о ХХ Съезд, утверждая, что «был какой-то ужас, но мы ничего не знали!», повторяя эту фразу, как мантру, не осознавая, что его предыдущий рассказ прямо противоречит этому утверждению.
1. «Ни жертв, ни палачей»
Эта версия событий, появившаяся ещё в 1930-е, пережила все сложности 1950-60-х и даже 1980-х и 1990-х годов, оставшись удивительно живучей. «Настоящих жертв, то есть невинных, было мало. Преследовались и репрессировались враги и недоброжелатели режима — или конкуренты Сталина в борьбе за власть. Следовательно, палачей не было; были лишь более-менее искренние исполнители. Отдельные садисты, наслаждающиеся зверствами, были скорее редким исключением». Этот позитивный образ Сталина, вернувшийся на телеэкраны в 1970-80-х годах, хорошо соответствовал данной установке. Вероятно, значительная часть населения современной России склонна принять этот «консенсус» с облегчением.
2. «Есть жертвы, но нет палачей»
Следующая позиция кажется наиболее популярной среди властей постсоветской России. «Мы реабилитируем жертв и рассказываем об ужасах тоталитарного прошлого, но палачей как бы нет. В крайнем случае — несколько давно умерших советских лидеров, о которых лучше вспоминать как о „приспешниках режима“, а не как о реально существовавших палачах, исполнявших изуверские распоряжения. Разговор о палачах может вызвать ненужный раскол в обществе». Эта концепция «коллективной безответственности»: не виноват никто. В стране произошло стихийное бедствие. УРАГАН с непонятным именем. Наводнение. Землетрясение. Жертв много, но никто не несёт ответственности — разве что в «халатности». Подобная позиция продолжает настойчиво навязываться общественному сознанию теми, кто обладает возможностью говорить в ведущих медиа.
3. «Нет жертв, есть палачи»
Эта версия исторической памяти исходит из того, что многие жертвы сами на предыдущем этапе активно поддерживали палачей или были таковыми. «Все, кто не оказал достаточного сопротивления формирующемуся тоталитарному режиму, являются „помощниками палачей“ и не могут считаться невинными жертвами». Эта точка зрения может показаться упрощённой и слишком чёрно-белой, игнорирующей возможность существования людей, которые не были причастны к насилию или даже к пассивной поддержке режима. Тем не менее, наличие такой позиции важно и оказывает влияние на общий контекст.
4. «И жертвы, и палачи»
Это самая сложная позиция, подразумевающая, что мы все, в той или иной мере, наследники и тех, и других. Важно не только то, что вчерашние «палачи» могут неожиданно стать новыми «жертвами», но и то, что во многих семьях «так уж получилось», что по одной линии были репрессированные, а по другой — организаторы массового насилия, выжившие и награждённые властью. Вся наша культура является наследием и тех, и других, и эти наследия продолжают жить, порождая различные версии прошлого и, следовательно, разные варианты будущего. Никакого «примирения», тем более консенсуса, не наступило. Не наблюдается даже попыток его достичь, если не считать таковыми полное замалчивание темы, превращение музеев жертв в музеи «почётных исполнителей» или же признание преступных практик «всего лишь стихийным бедствием», ответственность за которое можно перенести на какие-то «объективные обстоятельства» — безликую Природу.
(продолжение следует)