Когда на сцене появился огромный карикатурный двуглавый орел, за ним следовали ФСОшники с проволочками в ушах и овчарками на поводке, а затем в стилизованный под Георгиевский зал стройными рядами потянулись генералы с лампасами и депутаты с бородами. Наконец, в сопровождении роты почетного караула, возник сам царь Додон в модном дорогом костюме с блестящим галстуком. Я не удержалась и начала смеяться в голос. Вспомнила, как смешно Кирилл рассказывал о том, как отреагировал на предложение поставить у них «Золотого петушка». «Вы точно хотите, чтоб именно я это поставил? Нет, вы посмотрите на меня и скажите – вы точно этого хотите?))»
В антракте, погружаясь в либретто Бельского с текстами всех арий, я задумалась, не задавал ли и он такие же вопросы заказчикам оперы: «Вы точно хотите, чтобы именно я это сделал? Вы уверены, что не пожалеете?)» Текст Бельского — откровенно издевательский, не оставляющий никаких надежд ни русской власти, ни русскому народу. Никакого уважения к державе. Чаадаев мог бы написать такой водевиль, или Шендерович. Что же сделал Кирилл? Он просто доверился тексту и создал спектакль, вызывающе «несогласный», насмешливый и наглый, без всякого пиетета перед сакральным Кремлем и богоносным народом.
«Дети Розенталя» – это лишь «дети» по сравнению с «Петушком». Опричники с собачьими головами на поясе, угрюмые кгбшники в штатском, заискивающая челядь всех мастей, развратные чиновницы с халатами, предлагающие себя прямо в президентском кабинете (пухлые дамы раздеваются до атласных лифчиков, сверкая жирными боками и животами). Члены правительства передают по цепочке маску попугая, толстопузый генералитет в папахах и цацках, угодливая Дума, раздражающая своими послушными выходками даже самого царя. Колыбельная хора чиновников и генералов с рефреном «Царствуй, лежа на боку» производит впечатление.
И, конечно, народ, который обозначен в либретто как Народ. Читаю: «Народ (почесывая спину и тупо ухмыляясь): Ваши мы. Душа и тело. Коли бьют нас, так за дело.» Эти слова Серебренников перенес на майки, в которые облачается народ. Часть народа – таджики, узбеки и прочие гастрбайтеры в носках, шлепанцах и трениках. Они выполняют в спектакле функции монтировщиков: таскают, приносят, прибивают, открывают…
Триумфальное возвращение Додона с Шемаханской царицей, похожей на гимнастку Кабаеву, срежиссировано с особым злорадством: в одной пародии соединены открытия олимпиады, военный парад и инаугурация. «Живые трибуны» выкладывают узоры — от березок и хохломы до портретов вождя. Парад проходит на комической скорости, но с обязательным оркестром, торопливо пробегающим вдоль трибун и успевающим пробудить что-то бравурное. Строевым шагом пробегают «роды войск» — от опричников до десантников, и, конечно, дети! Мерзкие дети с нахлобученными выше головы огромными пластмассовыми кукольными головами, с вытаращенными глазами и растянутыми в улыбке ртами, одинаковые дебилы с петушками-леденцами в руках. Такие маленькие болваны, с детства приученные быть болванами. И, конечно, боеголовка — длинная тупая крылатая колбасятина цвета хаки, которую народ провожает восторженными возгласами, а военные отдают честь, застыв в религиозном почтении. Это стиль лесковского «Левши», скороморошины и чудесных фильмов Овчарова, доведённый абсурдностью до крамолы.
На музыкально-драматическую составляющую у меня возникло множество вопросов. Текст не слышен, ни одного слова понять невозможно – уж не знаю, плохая ли дикция или акустика, но многие голоса тонут в звуковой вате, и это ужасно обидно. Закралась «подлая» мысль, что артисты не очень понимают, что именно они играют, поэтому многие выглядят неловко, неорганично, коряво. Это первый признак послушного бездумного исполнительства. Когда они пытаются изображать лицом чувства или мыслительные процессы – смотреть на это невозможно. Вспоминается Курехин с его экспериментами в «Поп-механике», когда среди кур и уток бродила оперная певица с вздымающейся грудью. Это было смешно и жалко.
Я давно не была в Большом театре. Все это меня удручило: и голоса, и манеры, все какое-то устаревшее, неуклюжее, пыльное. В нормальной физической форме — единицы. Большинство — оплывшие, тяжело дышащие, с явными излишками веса. Видно, как многие артисты «отключаются» на сцене, что в драме (во всяком случае в премьерную пору) представить себе просто невозможно. Видно, им скучно, они думают о чем-то другом. Очень много накладок технических — световых и прочих, что тоже немыслимо в театре такого статуса. В буфете официанты за стойками говорят на дворовом сленге, все с каким-то говором. Заказала коньяк, а мне спрашивают: «Полтиняшку?» Я даже не поняла сходу.
Зато иностранцев как грязи. Капельдинеры неприветливые. Я задержалась в зале (и еще несколько зрителей), чтобы рассмотреть потолок и интерьеры. Тетки начали демонстративно поднимать кресла. На мой вопрос, в каком году построено здание и что здесь было раньше, лишь одна буркнула еле слышно: «Коммуналка». Думаю, надо Кире сделать мультфильм из этой задумки. Оперный мультфильм. С хорошим художником и с хорошими вокалистами. Вон в Геликоне артисты, вымуштрованные режиссурой Бертмана: что бы они ни делали, их всегда слышно и они всегда убедительны.