Помню, как в пятом классе детской музыкальной школы, где нужно было пройти семь классов, меня перевели к новому педагогу по основному предмету — Сусане Гаустовне Сароянс. Она только появилась в школе, и, как это часто бывает, ей поручили всех «плохих» учеников. Я была одним из них. К моменту знакомства с ней я уже свыклась с мыслью, что ничто не спасет меня от необходимости регулярно приходить в эту школу. Ни мои попытки объяснить отцу, что мне неинтересно, ни бунт: «Не пойду и все!» — не сработали. В итоге, несмотря на все протесты, меня заставили ходить на занятия.
Обиженные на весь мир, педагоги часто начинали с самой высокой ноты после опозданий. Помню, как каждый четверг я мечтала, чтобы скорее наступила середина дня — к этому времени впечатление от уроков по сольфеджио слегка рассеивалось. Что касается фортепиано, то, когда педагог успокаивалась, высказывая свое мнение о моем высокомерии, по ее мнению, причина невыученного урока всегда оставалась той же. На протяжении нескольких лет она подбирала мне программу, сажая меня на стул вдали от себя и поочередно наигрывая произведения. «Это подойдет», — говорила она себе почти шепотом. — «Это не подойдет». Чем она руководствовалась, оставалось для меня загадкой.
Я понимала, что ни к чему из этого не имею отношения, но должна была выбрать произведение, выучить его и сыграть на экзамене, получая в ответ очередную порцию недовольства: «Ну зачем ребенка мучить?! Может, пусть не ходит в школу?» А к следующей четверти мучения начинались сначала. Когда я пришла к Сусанне Гаустовне в третий раз, не выучив урок, она, как и прежде, ничего не сказала. Мы просто снова начали разбирать произведение на уроке. В какой-то момент я почувствовала, что мне становится неловко и почти стыдно перед ней. Я вдруг поняла, что она ведь не виновата в том, что меня заставляют ходить на уроки. Почему же я прихожу не выучив?
Так, незаметно для себя, я стала понимать, что всё лишнее, кроме ритма занятий, который стал складываться сам собой — не было больше невыученных уроков, а также желания встретиться с этим педагогом в следующий раз — вытеснили всё остальное из моей жизни. И вдруг оказалось, что заниматься музыкой — это интересно! Я не помню, как мы выбирали произведения, хотя это делалось теперь совместно, но они мне нравились. Вероятно, много из прошлой программы тоже могло нравиться, но, скорее всего, дело было не только в составленных произведениях.
У Сусаны Гаустовны было такое отношение к процессу занятий, что пятилетнее звание «плохого» ученика как-то растаяло. Оно перестало загораживать путь к чему-то большему. Правильнее сказать, что в общении с ней можно было чувствовать, что есть некий путь, есть движение. Ранее же всё было предсказуемо: то, что будет дальше, всегда было известно заранее. И хотелось завершения, не задумываясь о том, что всего этого могло и не быть. Мысль о завершении всей этой истории сначала давала бодрость: «Вот закончу школу, наконец(!), и…» Но если внимательнее прислушаться, в конце всего можно было ощутить только глухую металлическую дверь, которую никто не открывал тысячи лет, хотя предполагалось, что она должна выполнять эту функцию. Уж не говоря о том, как тягостно было находиться у этой двери. Как будто не осталось лучшей доли…
Потому что «вот закончу школу и…» означает потерю времени в школе, когда вместо возможности приобрести критерии отбора «нравится/не нравится» происходит потеря понимания, что что-то может нравиться. После первого экзамена, который я сдала на отлично после перехода к Сусанне Гаустовне, меня перевели к новому педагогу по сольфеджио. Хотя тот педагог, от которого я ушла, по-прежнему считался лучшим в школе, как и сама школа, которая продолжает сохранять этот статус в городе. Я думаю, она и сейчас считается одной из двух лучших в своем роде. Эта педагог не считает, что когда-либо ошибалась, находясь в некой собственной точке бытия, равноудаленной как от интересов ребенка, так и от предмета, ради которого она, по сути, и существует.
Я окончила музыкальную школу очень хорошо, но выпускной экзамен по сольфеджио я должна была сдавать тому самому педагогу, от которого меня забрали, но который остался лучшим и главным. Она, несомненно, знала, что для меня «это потолок». Педагоги, подобные Сусанне Гаустовне, встречаются довольно редко в любых школах. Получение музыкального образования в России иногда сравнивается с «инструментом гендерной социализации девочек», а явление «равноудаленных» педагогов довольно распространено, так как вчерашние выпускницы занимают места своих же учителей. Но стоит задуматься над вопросом: зачем дети ходят в школу? Можно, конечно, философски заметить, что таланты встречаются редко, но образование-то необходимо получать!