Как и многие, кто интересуется происходящим, я посмотрела в интернете выступление Леонида Парфенова на вручении ему премии имени Владислава Листьева. То, что он сказал, в общем, известно многим. Вероятно, большинство работающих на телевидении внутренне испытывают схожие чувства, как и Парфенов. Он, обладая ярким и незаурядным талантом, выразил мысли, которые волнуют многих, особенно точно.
Две вещи смутили меня в связи с этим выступлением. Первое — Константин Эрнст. Мне кажется, Парфенов подвел человека, который сделал для него так много. Именно Эрнсту удалось вернуть Парфенова в эфир, и только он знает, сколько это ему стоило. Премия имени Листьева — это тоже событие, организованное и выстраданное Эрнстом. Уверена, среди претендентов на первую награду было много достойных кандидатов. Но благодаря авторитету Константина и его влиянию среди коллег первым лауреатом стал Леонид Парфенов. Не знаю, какие чувства испытывал Эрнст в момент выступления. Возможно, он порадовался за Леонида, что тот смог сформулировать актуальные для телевидения темы. Лично мне было неловко.
Это напоминало ситуацию, когда семья накрывает торжественный стол в честь знатного гостя. Гости стараются угодить, а потом гость начинает говорить правду о еде и собравшихся. Хозяева пытаются изменить тему, но уже ничего не помочь. Это происходит и на вручении наград, и в интервью, и на форумах, посвященных свободе слова. Везде было бы иначе.
Второе, что меня смущает в этой телевизионной истории — это важнее всего остального. За неделю до выступления Парфенова я наткнулась на опрос о том, как наши сограждане относятся к СМИ. На вопрос о том, не кажется ли им, что отечественные СМИ слишком свободны, подавляющее большинство респондентов ответило утвердительно. Почему-то женщин, согласных с этим, больше, чем мужчин. Те, кто читает наши управляемые и подконтрольные газеты, смотрит телевидение, утверждают, что им этого контроля недостаточно.
На телевидении не так много дискуссий, почти нет прямого эфира, так как там могут сказать что-то, что уже нельзя исправить. Но большинству ни дискуссий, ни прямого эфира, ни умного телевидения не нужно. Им важно, чтобы телевизор развлекал с утра до вечера, чтобы не было шанса задуматься. Телевизионные начальники и продюсеры, не без уважения к своей профессии, идут против рейтингов, когда вставляют что-то серьезное в сетки, что требует от зрителя усилий. Уверена, если вернуть на телевидение когда-то популярные передачи — «Взгляд», «До и после полуночи», НТВ-шные «Итоги», их уже никто не станет смотреть. Зрители быстро переключатся на привычные сериалы или развлекательные шоу.
Канал «Культура», финансируемый государством, демонстрирует серьезные фильмы и документальное кино, но собирает не более 5% аудитории. Это все, кому действительно хочется подумать. Помню, гордилась тем, что именно мой отец подписал указ о создании канала «Культура». Мало кто об этом помнит.
Если кто-то воспринял мысль из выступления Парфенова о том, что власть угрожает свободе телевидения, уверен, что не это он имел в виду. Это обоюдный процесс, устраивающий обе стороны. Власть не дает прямые команды, лишь намекает и обозначает тенденции. Прямые указания бывают редко, в кризисные моменты. С другой стороны, телевидение, понимая эти тенденции, старается угодить, а также делать качественные и талантливые программы, которые не будут раздражать власть. Так и формируется наше сегодняшнее российское телевидение, которое с точки зрения развлечения считается одним из лучших в мире.
Приведу один показательный эпизод, который до сих пор помнится. Это случилось 12 декабря 2003 года, когда в Кремле отмечали 10-летие Конституции России. На приеме присутствовали президент В.В. Путин, руководство страны, патриарх Алексий II и мои родители. Президент начал речь о Конституции и ее значении для страны, затем состоялся концерт. Вдруг Путин прерывает выступление, выходит в центр зала и говорит о том, что без моего отца не было бы этой Конституции, подчеркивая его роль в становлении России. Все встают, аплодируют.
Вечером мои родители смотрят новости. Когда камера доходит до места, где сидел отец, кадр перескакивает на другую часть стола, и его вырезают из репортажа. Отец в бешенстве уходит в кабинет, у него поднимается давление, недомогание. Мать рыдает, спрашивая, как такое возможно. Я звоню своим знакомым — Константину Эрнсту, Олегу Добродееву, пресс-секретарю президента Алексею Громову, с которыми работала в 90-х. Они в ужасе, уверяют, что такого не может быть, это ошибка, отец должен быть в кадре. Позже перезванивают и подтверждают: вырезали, редакторы решили, что так надежнее. В итоговых выпусках все исправили, но это уже не имело значения.