Егор Гайдар всегда был готов к проклятьям обездоленных и укорам человеколюбивых. С первыми он не считал нужным объясняться, а вторым, скорбно складывая губы трубочкой, ласково говорил: «Голубчик! Это же неизбежно! Альтернатива – возврат к тоталитаризму или Гражданская война». Возможно, с этим утверждением можно было бы поспорить, но не стану – потому что сам многого не знаю и во многом не уверен. А формат спора о «истории с сослагательным наклонением» очень мутный.
Вместо этого предлагаю другой тезис, менее популярный в разговорах о разрухе, либерализме и Гражданской войне, но не менее важный и бесспорный. Он звучит так: нынешний российский режим бюрократической силовой клептократии нефтегазового феодализма – это прямое и непосредственное порождение гайдаровских реформ на совковой почве. Посмотрите сами: наряду с заполнившимися прилавками, разгулом бандитизма, рейдами челноков, опустевшими заводами, разделом госимущества и невыплатами зарплат, шоковая терапия принесла следующие монументальные сдвиги:
- Люди стали бояться свободы.
- Люди стали презирать демократию.
- Люди возжелали сильной руки.
Разве это не так? Вспомните миллионные манифестации конца 80-х и страстную защиту Белого Дома. И тут же, для контраста, толпу, с любопытством взирающую на расстрел парламента. Между 1991 и 1993 годами располагается 1992 год – год гайдаровского всевластия и радикальных реформ. Я бы сформулировал результат этой терапии так: населению сломали неокрепший хребет, купировали чувство собственного достоинства и поставили на колени перед рынком и насилием. Того ли хотел Егор Гайдар? Конспирологи сказали бы: «Да, конечно». А я думаю, что скорее нет. Но так вышло.
Дальше всё происходило логично. И суть преемственности тогдашних реформаторов и нынешних стабилизаторов/модернизаторов заключается не только в том, что В.В. Путина возвели на президентство друзья Гайдара – Юмашев, Березовский, Чубайс, но и в том, что Егор и его команда, желая того или нет, создали все объективные и субъективные предпосылки для нашей теперешней ситуации. Я подозреваю, что подобные мысли посещали Егора Гайдара. Возможно, именно поэтому он постарался в последние десять лет максимально дистанцироваться от публичной политической и экономической жизни. Однако никаких покаянных выступлений экс-премьера я не слышал.
Как тут не вспомнить Талейрана: «Это хуже чем преступление, это ошибка». Ответственность за преступление Гайдар бы на себя смело взял, но на признание катастрофической ошибки учёному министру отваги не хватило.