Накануне 20-й годовщины ГКЧП, бывший президент Советского Союза Михаил Горбачев дал интервью немецкому еженедельнику «Шпигель». Русский текст этого интервью был предоставлен для публикации в «Российской газете».
— Михаил Сергеевич, весной вам исполнилось восемьдесят. Каково ваше самочувствие?
— О, да, задали вы вопрос, без него никак? За последние пять лет я перенес три операции, и это основательно расшатало меня. Все они были серьезными: на сонной артерии, на простате, а в этом году — на позвоночнике.
— Последнюю из них делали в Мюнхене?
— Да, это было рискованное вмешательство. Я благодарен немцам.
— Но выглядите вы хорошо. Мы ведь встречались незадолго до операции.
— После этой операции говорят, что чтобы снова начать двигаться, нужно три-четыре месяца. Помните книгу «Четвертый позвонок» финского писателя Мартти Ларни? Потрясающая книжка. А у меня был пятый позвонок. Теперь я снова хожу, но поначалу это давалось с трудом.
— Тем не менее вы вернулись в политику, и ваше имя снова оказывается в заголовках. Почему бы вам наконец не отдохнуть?
— Политика — моя вторая любовь. Первая — Раиса.
— Ваша покойная супруга.
— От политики я не собираюсь уже уходить; три раза пробовал, но так и не вышло. Политика для меня — это мобилизация. Если я от нее откажусь, то очень быстро уйду. Но в общем-то я никогда и не думал, что доживу до восьмидесяти лет. Так, в вашем возрасте мне казалось иначе — я тогда приступил к генсекству.
— В 54 года.
— Еще на Ставрополье я был самым молодым секретарем в бюро партии. И здесь, в Москве, я был самым молодым в Политбюро, когда умер Черненко.
— По сути, вы должны были возглавить партию на год раньше.
— Черненко болел. Но, несмотря на это, в 1984 году выбрали его, была драчка, столкновения в Политбюро, они распределили должности, сообразуясь с собственными представлениями, хотя Андропов…
— …прежний генеральный секретарь, на протяжении многих лет стоявший во главе КГБ…
— …Из его письма Пленуму ЦК следовало, что он делает ставку на Горбачева.
— Раскройте нам один момент, касающийся судьбоносного заседания Политбюро после смерти Черненко в марте 1985 года: вашу кандидатуру тогда предложил не кто иной, как министр иностранных дел Андрей Громыко. Почему? Ведь он вас недолюбливал, ревновал, в конце концов, были другие кандидаты.
— Потому что Громыко был очень умным человеком. Крупным политиком, одаренным дипломатом и серьезным человеком. Почему он меня ревновал? Не знаю. Но он разглядел приметы времени. При больном Черненко мне приходилось руководить работой и Секретариата, и Политбюро. С этой непростой задачей я справился. Это не прошло незамеченным. В этом смысле Черненко мне даже помог. Я приобрел важный новый опыт. Тут, перефразируя Вольтера, можно сказать: если бы Черненко не было, его следовало бы выдумать.
— Но были и влиятельные противники, которые не хотели Горбачева.
— Да, несколько таких было. С другой стороны, как-то ко мне зашла группа секретарей обкомов — Черненко еще был жив. Дескать, старики тут опять хотят возвести на трон своего — если они пойдут на это, то мы их сметем. Я им сказал: прекратите эти разговоры. Когда Черненко умер и нужно было проводить Политбюро, пленум, на котором предстояло определиться с преемником, я предпринял следующий шаг: назначил встречу с Громыко за 30 минут до решающего заседания Политбюро. Мы встретились. Я ему сказал: мы с вами знаем, что положение весьма серьезное, что люди не просто ждут, а уже требуют перемен. Их нельзя откладывать. Хотя это рискованно и даже опасно. Я бы хотел, чтобы мы действовали вместе. Громыко ответил, что полностью согласен с оценкой ситуации и принимает предложение о совместных действиях. Мы говорили всего пять минут. В эту ночь я вернулся домой, на дачу, под утро. Мы с Раисой вышли на прогулку.
— Важные вопросы вы с женой дома не обсуждали?
— Нужно было выйти. Мы и на даче никогда открыто не обсуждали серьезные вопросы. Когда после ухода с поста президента я освобождал свою московскую квартиру, то из стен вытащили тьму проводов. Оказывается, меня подслушивали всегда.
— И что вам посоветовала супруга в ту ночь?
— Я ей сказал: сегодня состоятся выборы Генсека. Не исключено, что предложат меня. «А тебе это нужно?» — спросила она. Я напомнил ей, что за последние четыре года ушли из жизни три Генеральных секретаря. Люди ждут, что будет избран человек нового поколения. В этой обстановке я принял такое решение: если предложат, отказываться не стану! Иначе люди расценят это как политическую трусость.
— Михаил Сергеевич, позволите провести эксперимент?
— Я уже ни в каких экспериментах не участвую.
— У нас предложение безобидное. Всегда называют три-четыре причины, по которым ваша перестройка — «обновление» Советского Союза — закончилась провалом.
— Вы говорите — провалом?
— Да, но нам бы не хотелось спорить о слове, мы можем использовать и другое. Сейчас мы назовем эти причины и просим вас кратко прокомментировать их. Вот первая: говорят, вы производили лишь симптоматическое лечение больной коммунистической системы, не «покушаясь» на ее суть: плановая экономика и монополия партии на власть оставались неприкосновенными.
— Давайте все по порядку. Я и сегодня начал бы перестройку точно так же. «Так жить нельзя», — гласил тогда наш лозунг. «Перемен», — требовал пионер русского рока Виктор Цой.
— Вот только концепции у вас не было.
— Если бы у меня был план, то я бы с ним тут же очутился в Магадане.
— «Столице» сталинского ГУЛАГа, в 6000 км от Москвы.
— Вы оба очень хорошо знали Советский Союз, и вы не помните, что это была за страна? Да, чтобы оказаться в Магадане, достаточно было политического анекдота. А тут вы мне предлагаете подготовить план и еще собрать вокруг себя команду? Начинать надо было с того, чтобы вывести народ из оцепенения. Ведь партийной номенклатуре перестройка была ни к чему, каждый из них имел свое «корыто». Глава райкома был королем в районе, секретарь обкома — царем, ну а Генеральный секретарь — так это вообще первый после Бога. Поэтому в первую очередь нам нужна была гласность, открытость. Она и стала дорогой к свободе. Потом мы провели первые свободные выборы в России за тысячу лет.
— Вопреки воле партии. Правда, тогда вы столь критических речей в ее адрес не произносили.
— КПСС — гигантская машина, и на каком-то этапе она начала вставлять палки в колеса. Она выступила инициатором перестройки, но она же стала и главным ее тормозом. Я понял: без решительных политических реформ ничего не выйдет. Потерпев поражение на выборах, номенклатура сплотилась, чтобы начать политическую борьбу. Эта борьба все время нарастала. На апрельском пленуме 1991 года они открыто атаковали лично Горбачева. Тогда я заявил, что ухожу в отставку и покинул Пленум.
— Это произошло всего за восемь месяцев до того, как Советский Союз прекратил свое существование. К тому же вы вернулись, в очередной раз позволив себя переубедить — вместо того, чтобы воспользоваться моментом и спровадить старую партию ко всем чертям.
— Да, через три часа я вернулся. Около 90 товарищей за это время уже открыли списки и записались в новую «партию Горбачева», — это раскололо бы партию. Я вступил в КПСС в 19 лет, еще школьником, от чистого сердца. Мой отец был фронтовик, дед — старый коммунист, и вот теперь я должен был прикрыть это дело? Сегодня я понимаю: да, должен был. Но ведь перед вами сидит не только, как говорят, деятель, но и абсолютно нормальный человек. Человек с совестью, и эта совесть меня всегда мучила.