К сожалению, не все удалось вместить в краткую передачу, а ведь это — первый в СССР и в России за сто лет публичный разговор о положении голодающих в тюрьмах — людей, доведенных до отчаяния, до самоубийственных форм защиты своих зачастую ничтожных прав.
Ирландские террористы умирали один за другим в английских тюрьмах, не требуя освобождения, а лишь добиваясь права носить гражданскую, а не тюремную одежду и считаться политзаключенными. Андрей Дмитриевич Сахаров мучительно голодал в Горьком, требуя разрешения на выезд из СССР невесте своего приемного сына Алексея. Голодовка становится эффективной в условиях абсолютного бесправия, если ее требования поддержаны обществом, и властям приходится считаться не с одним, а с множеством доведенных до отчаяния голодающих.
Во время голодовки Сахарова меня судили за редактирование «Бюллетеня «В», сменившего «Хронику текущих событий». Одним из главных спектаклей на моем суде было выступление лечащего врача Сахарова, который опровергал сообщения нашего бюллетеня о голодовке, утверждая, что это обычное «лечебное» голодание. Властям было важно заблокировать информацию о голодовке Сахарова и его требованиях. Тем не менее, дезинформация не помогла — советские власти были вынуждены выпустить из страны Лизу Алексееву. Голодовка старого и больного человека оказалась не бесполезной.
Позже была другая голодовка с требованием разрешить Елене Георгиевне пройти обследование у итальянских врачей. И снова победа, пусть и с оговорками — никаких политических заявлений, поездка только в согласованные с КГБ города. Не думаю, что эффективна сухая голодовка в тюрьме или в «большой зоне», как называли политзаключенные Советского Союза и, вероятно, так сейчас называют Россию. Голодовка — средство добиться каких-то требований, защитить человеческое достоинство и право на самоуважение, требуя выполнения хотя бы существующих законов, включая отмену неправосудного приговора. Но сухая голодовка в ее истинной жесткой форме, без быстрого отказа — это мучительный, сознательный способ самоубийства, который также встречается в тюрьмах.
В зависимости от состояния человека, его возраста и телосложения, человек без воды умирает через 7-10 суток, без еды — через 40-60 суток (так было у ирландцев), с советско-российским искусственным питанием — через четыре-пять месяцев. В соседней камере голодал человек, добивавшийся отмены сфабрикованного приговора. Его жалобы начали читать, дело было отправлено на доследование, приговор был пересмотрен, голодающий спустя четыре месяца был оправдан, но на свободу уже не вышел — через неделю умер в тюремной больнице.
Голодовка — это всегда серьезный риск для жизни, поэтому по уголовным правилам, объявляя в тюрьме коллективную голодовку, никого не полагается уговаривать принять в ней участие. Каждый сам принимает решение. Когда Лера Новодворская призывала молодежь из Демсоюза к голодовкам, это свидетельствовало о ее непонимании ситуации. Голодовка опасна еще и тем, что зависимость от порой ненавидящих тюремщиков резко возрастает.
В 1985 году в Чистопольской тюрьме нас собралось трое, объявивших голодовку: врач-психиатр Анатолий Корягин, получивший семь лет за заключение о здоровье генерала Петра Григоренко, Валерий Янин, сидевший за перепечатку материалов радио «Свобода», и я. У каждого из нас было около тридцати дней голодовки, и гэбисты понимали, что мы не собираемся сдаваться. Всем вливали через шланг искусственное питание. Корягин сопротивлялся для вида, я берег зубы и довольно покорно соглашался на вливание. Но через два часа после вливания у нас начались судороги, невыносимые головные боли и температура выше 42 градусов — мы были отравлены.
Слегка придя в себя, мы не прекратили голодовку, а начали требовать вызова прокурора и писать жалобы об отравлении. Нам отвечали, что мы сами ели стоявшую у двери пищу. Однако Корягин, опытный врач, объяснил, что это не пищевое отравление — симптомы были одинаковыми. Продолжать эксперимент с врачом гэбисты не рискнули, и мы вскоре прекратили голодовку.
В другой раз я был свидетелем медикаментозного отравления голодающего. В нашей камере нас было трое. Один из них, Анцупов, был арестован за свою работу о структуре государственного управления. Через двадцать пять дней голодовки ему вливали искусственное питание. Вернувшись, он был в странном состоянии, плакал и повторял — «Но я же хотел только хорошего». Снова просили покаяния, признания вины. Я пытался успокоить его, но получил чайником по голове. Его перевели в другую камеру, но, насколько я знаю, никакого покаяния он не написал.
Анатолий Марченко был убит после своей голодовки с требованием освобождения политзаключенных. С нами с весны 1986 года вели приватные переговоры о будущем. Юрия Орлова отпустили из ссылки и заставили уехать в США, Иосифа Бегуна повезли в Казанскую больницу для «переговоров», а ко мне приехал «куратор» из Москвы.