Пафос статьи Каспарова заключается в том, что, будучи нацией, мы обязаны защищать свой культурный фундамент, свою идентичность, свой «культурный код». Вопрос о «культурном коде» и методах его защиты действительно является важным. Однако, прежде чем обсуждать его, необходимо понять, что такое «культурный код». Иначе легко прийти к выводу, что нам необходимо защищаться от любого иноплеменного вторжения, что, собственно, и происходит с так называемыми «защитниками идентичности».
Слово «фундамент» не самое удачное, когда речь идет о культуре. Культура – это дерево, которое растет, сбрасывая одни листья и распуская другие. Порой ветры истории ломают и довольно крупные ветви этого дерева, но само дерево продолжает расти, иногда даже быстрее. В культурном процессе соединены два аспекта: консервативное сохранение старого и творческое созидание нового. Ствол сохраняется, но листья опадают и распускаются.
Однако главную роль в жизни дерева культуры играют корни, тот самый «культурный код». Что это такое? Во многом «культурный код» схож с генетическим. Это программа жизни народа, жизни культуры. Ее можно назвать и «идеей народа». Эта программа «прошита» в психике каждого человека, составляющего народ, и, следовательно, является общей для всех. Поэтому ее можно также назвать «коллективной психикой» или «душой народа». Несмотря на архаичность, последнее название наиболее точно: «культурный код» оживляет народ и направляет всю его жизнь: жизнь народа – это реализация его идеи.
Обычный человек осознает прошитый в его психике культурный код очень мало. Поэтому можно сказать, что код хранится в бессознательных слоях психики. Но не слишком глубоко – при желании этот код может быть сравнительно легко осознан, хотя бы частично. Нуждается ли этот код в защите? Есть ли от чего его защищать? И если есть, способен ли народ защищать свой культурный код или как-то на него влиять?
Начну со второго вопроса. Народ может влиять на свой культурный код не больше, чем человек может влиять на свой генетический код. Эта структура зашита достаточно глубоко и надежно, чтобы быть защищенной прежде всего от глупости самого ее носителя, пытающегося изменить все подряд, но не понимающего, что можно, а что нельзя менять. Поэтому охранителям не стоит беспокоиться: объект их заботы находится в безопасности, прежде всего – в безопасности от них самих.
Что касается первого вопроса, его необходимо переформулировать: угрожают ли нашему культурному коду иноплеменные влияния? Или же наоборот – в ассимиляции этих влияний и состоит жизнь нашей культуры, и эта ассимиляция-переплавка и является содержанием нашего культурного кода? Даже самый поверхностный взгляд на историю русской культуры сразу показывает, что такая плавильность и составляет основу ее жизни.
Не так важно, что русская нация, о которой говорит Каспаров, а точнее – русский народ, биологически формировалась соединением различных кровей: славянских, скандинавских, степных на начальном этапе; с балтийскими и финно-угорскими добавлениями чуть позже; затем – с тюрками и монголами, и в конечном итоге – с народами евразийского материка – от шотландцев до корейцев. Гораздо важнее другое – что жизнь русской культуры заключалась в ассимиляции «чужого».
Первое мощное воздействие на культуру – греческое, византийское; второе – «татарское»; третье – европейское. В течение всей нашей истории следовало бы плакать о том, как чуждые влияния разрушают нашу идентичность. Однако они ее не разрушали, а создавали. Упав на русскую землю, эти влияния расцветали русскими цветами.
Великая церковная архитектура XII века пришла из Византии, но в ней нет ничего подобного таким русским шедеврам, как Покров на Нерли. Через двести лет гениальный Феофан, приезжая из той же Греции, становится русским иконописцем: в византийских церквях можно встретить что-то похожее, но это не то, что сохранилось в новгородском Спасе на Ильине улице. В Василии Блаженном нетрудно увидеть мотивы мечети, но это русская церковь – в мире нет подобных мечетей.
Русская культура XVIII-XIX веков создана либо руками европейцев, либо под сильным европейским влиянием, но это русская культура. И в XX веке ситуация не изменилась. В еврейской литературе не было романов вроде «Доктора Живаго» и стихов вроде «Бесонница, Гомер…». У киргизов же не было не только айтматовской прозы, но и вообще литературы. Окуджава – это не засорение русской культуры армянскими и грузинскими инородностями, как и Пиросмани.
Следует отметить, что вся эта культурная агрессия, если как-то и повлияла на существование Палеха и судьбу Дымковской игрушки, то только тем, что в повзрослевшей культуре они вырвались из неизвестности и заняли свои почетные места в нашем культурном доме. И дело в том, что наш культурный код как раз и состоит в том, чтобы брать чужое и делать его русским, тем самым расширяя русское культурное пространство.
И если и нужно защищать этот код, то лишь от тех, кто не осознает его истинный смысл. Но, к счастью, он не нуждается и в такой защите – он вполне дуракоустойчив. Не защищать нам следует свой код, а стремиться понять его.