В постсоветское время в России возникло сравнительное единение между церковью и интеллигенцией. Эта связь формировалась в атмосфере духовных исканий, что ярко показано в фильме Александра Архангельского «Жара». Начало нынешним отношениям церкви и интеллигенции было положено в 70-80-е годы, когда молодые интеллигенты массово начали креститься. Хотя это единение в последние два десятилетия неоднократно подвергалось испытаниям, оно все же сохраняло некоторые основания, ведь церковь оставалась одной из немногих институций, вызывающих общее уважение. Однако сейчас ситуация изменилась.
Существует несколько позиций Русской православной церкви (РПЦ), с которыми трудно смириться. Во-первых, церковь рассматривает государство как высшую мирскую ценность. Примером этого служит акция Pussi Riot, когда патриарх Кирилл публично назвал просьбу к Богоматери об уходе Владимира Путина с поста президента святотатством. Ценности справедливости, милосердия и сострадания РПЦ считает менее значительными, а свободы практически не признает. Это поведение подрывает уважение к церкви, особенно учитывая, что все перечисленные ценности являются христианскими. Кажется, что такое игнорирование продиктовано не духовными, а политическими соображениями.
Во-вторых, церковь активно борется с интеллигенцией. Уничтожение провинциальных музеев и изъятие произведений древнерусского искусства можно было бы рассматривать как попытку преодолеть травмы революции, но в реальности жертвами становятся не революционеры, грабившие храмы, а искусствоведы и реставраторы, которые посвятили жизнь сохранению православных святынь. В борьбе за имущество РПЦ это обстоятельство не учитывается, и люди редко оценивают душевные качества тех, с кем ведут борьбу за наследие. Однако заявления о запрете книг Борхеса и Набокова, введение дресс-кодов и тому подобные инициативы воспринимаются как наглое воинственное мракобесие, которое не обосновано никакими реальными обидами. Отец Чаплин, озвучивающий эти идеи, сознательно провоцирует оппонентов, ставя их в положение выбора: молчать, чтобы не оскорблять чувства верующих, или открыто выступить против церкви.
В-третьих, РПЦ проявляет националистические тенденции. В словах апостола Павла говорится о том, что «нет ни иудея, ни эллина, ни раба, ни свободного, ни мужчины, ни женщины, ибо все вы — одно во Христе Иисусе». Однако представители РПЦ пытаются интерпретировать эти слова так, что они якобы подтверждают существование эллинов и иудеев, и апостол не имел ввиду ровно то, что сказал. С точки зрения наблюдателя, такие толкования представляют собой доказательства распространенной в РПЦ ереси национализма. Проблема не только в отношении к национальным меньшинствам, но и в том, что церковь считает себя носителем откровения и искренне полагает, что все ее преследуют. Это сочетание чувства превосходства с ощущением униженности является классическим проявлением национализма. Политические черты национализма РПЦ становятся особенно явными в антизападной и антилиберальной риторике.
Вопрос о том, должна ли церковь занимать политическую позицию, остается спорным: с христианской точки зрения, спасение в лагере возможно, и любовь к ближнему должна существовать независимо от политического режима. Но если церковь уже занимает позицию, то удивляет, что она основывается на ненависти к другим. Эти три позиции — обожание государства, националистическая ересь и борьба с культурой — в целом незначительны по сравнению с тем, что церковь дает верующему христианину. Тем не менее, они создают серьезную внутреннюю драму, когда люди, не готовые их принимать, вынуждены идти в храм. Принуждение к нравственному компромиссу делает ситуацию особенно мучительной, учитывая, что это касается христианской церкви. Долгосрочное сосуществование таких противоречий представляется невозможным.
Конечно, речь идет преимущественно о либеральной интеллектуальной элите; для других групп, насколько можно судить, таких коллизий не возникает. Вопрос не в том, что станет с РПЦ. Если ее курс и пути интеллектуальной элиты разойдутся, она, скорее всего, столкнется с последствиями, которые, дай Бог, не будут столь горькими, как в 20-е годы, когда вчерашние прихожане громили храмы. Возможно, церковь считает эти издержки приемлемыми, исходя из выгод, которые ей приносит союз с государством. Сегодня это может быть выгодно, но что принесет завтра?
Гораздо важнее, что произойдет с интеллектуальной элитой. Существует два аспекта. Во-первых, либерализм как таковой не имеет четкой этической позиции. Границы свободы одного определяются границами свободы другого, но это также подразумевает признание свободы наносить зло — право на самоубийство, право на саморазрушение и т.д. В истории Европы либерализм пересекался с христианской этикой, которая по своей сути намного старше и укоренена в других институтах. Порой он сочетался с производными христианства, такими как гуманизм. Но если все это исключить, получается интеллектуальная элита без нравственной позиции, что выглядит противоестественным и ужасным.
Во-вторых, неправильно считать, что существует интеллектуальная элита без нравственной позиции. На самом деле разногласия российской интеллектуальной элиты и церкви имеют долгую трехсотлетнюю историю и зачастую заканчиваются печально. У Максимилиана Волошина есть строки: «Ныне ль, даве ль? — все одно и то же: Волчьи морды, машкеры и рожи, Спертый дух и одичалый мозг, Сыск и кухня Тайных Канцелярий…». Это описание подходит для людей, веривших, что ведут страну вперед, но при этом не имевших нравственной позиции, то есть для нас.
Вопрос о том, может ли быть христианская этика вне церкви, имеет множество ответов; многие люди уже несколько столетий являются носителями этой этики, не будучи воцерковленными. Однако в России вопрос стоит иначе — не вне церкви, а рядом с ней, когда церковь обожествляет государство и проявляет отсутствие справедливости и милосердия. История России показывает, что в результате такого сосуществования этика подвергается коррозии и не выдерживает соблазна «замыслов неистовых хирургов».
