«Словом можно убить, словом можно спасти, / Словом можно полки за собой повести» — эти простодушные строки Вадима Шефнера особенно охотно цитировались в энтузиастические 1960-е годы. В наши же дни скорее вспоминается гумилевское: «Дурно пахнут мертвые слова». Почему? О словах и смыслах говорим с автором и ведущей программ «Говорим по-русски», кандидатом филологических наук, заместителем главного редактора известного медиапроекта Мариной КОРОЛЕВОЙ.
— Все, что сегодня происходит вокруг «Эха Москвы» и «Дождя», связано со словами. Слова всегда были метками, по которым люди опознавали «своих и чужих». Но еще не так давно «свои и чужие» вступали в словесную полемику, выясняя смысл сказанного, тогда как сейчас ответом на любое высказывание оппонента становится попытка его уничтожения — прекратить вещание, уволить, приговорить к штрафу или использовать физическую силу. Почему слово стало так опасно?
— Надо сказать, все это время я наблюдала за происходящим с невероятным изумлением. Чего стоит «эпидемия обид и извинений», в которую нас затягивает, как в воронку. Очень трудно остановиться и сказать себе: стоп-стоп-стоп, за что извиняться, какие обиды, о каких оскорблениях идет речь? Некоторые требования и претензии кажутся нелепыми, другие — возмутительными, а некоторые — просто смешными. Мне, как автору программ и книг о русском языке, полагалось бы говорить о словах и смыслах, и я бы с удовольствием это сделала, но в какой-то момент поняла, что дело не в них.
За этой обидой «на слова» (а она проявляется у некоторых поистине в истерической форме) стоит нечто другое. Мне придется сдвинуться из чисто языковой плоскости в область психолингвистики, из которой я когда-то и пришла в журналистику. Психолингвистика занимается не только языком как таковым, её главный интерес — человек, который пользуется языком. Вопрос: что это за внезапная, на грани помешательства, фокусировка на словах и дискуссиях, которые до недавнего времени были в порядке вещей? Что за ней стоит? У меня есть предположение — за такими реакциями обычно скрывается страх — страх произнесения совсем других слов, гораздо более болезненных для тех, кто сейчас пытается запретить дискуссии о патриотизме, войне или Олимпиаде. Это слова «власть», «должность», «собственность», «деньги». И даже в первую очередь «деньги» и «собственность».
Это и есть главный страх запретителей — что всем в обществе, кому не лень, позволено будет спрашивать: «А откуда у вас эта собственность?»; «Откуда у вас эти деньги?» Это нормальные вопросы со стороны общества, правда? Но им так не кажется. На эти вопросы они отвечать не хотят. Они хотят, чтобы их никогда больше не слышали. Но как это сказать журналистам и обществу? «Не смейте задавать мне вопросы про мою собственность?!” Они не могут так сказать прямо. Более того, такая постановка вопроса вызовет недоумение и гнев как у журналистов, так и у остальных граждан. Что делать? Нужно заставить тех, кто привык задавать неудобные вопросы, замолчать совсем. Разными способами — кто-то за «обидный» вопрос, кто-то за «неудачное» слово. Поводов для этого можно найти много, если всерьез затянуть общество в обсуждение словесных значений. Главное — заставить замолчать. И сделать так, чтобы говорящий и пишущий всё время озирался, как на минном поле.
— Чем чревата для общества постоянная оглядка на слова, к которой принуждают власти, извращая их смысл в зависимости от своих нужд?
— Чревата смертью, в смысле смертью свободы слова. Сначала самоцензурой, всё более жесткой, потом переходом на эзопов язык, который, по сути, и есть та самая смерть. Причем это смерть как смыслов, так и слов. Я после университета успела совсем немного поработать на Гостелерадио, была консультантом по русскому языку у дикторов, и видела эти «мертвые» отцензурированные тексты новостей. Не случайно письма, которые слушатели писали дикторам, касались только их голосов («какой у вас потрясающий голос»), в тексты вообще никто не вслушивался — отвыкли. Иногда мне кажется, что это и есть идеал нынешних чиновников и депутатов. По крайней мере, сами они пишут и говорят именно так.
— Более того, они хотят закрепить свои представления и понятия законодательно. Например, придать их любимому слову «фашизм» расширительное значение.
— Честно говоря, за словом «фашизм» никаких новых значений закреплять не требуется — они подробно описаны во всех толковых словарях. Другое дело, что они в современном языке нейтральны, в словарях рядом со словами «фашизм» и «фашистский» нет помет «оскорбительное» или «бранное». Хотя и понятно, что «тоталитарный репрессивный режим, диктатура, направленная на подавление прогрессивных общественных движений, на уничтожение демократии, на утверждение ксенофобии» (одно из словарных значений «фашизма»), — это довольно серьезное обвинение. Обвинение, но не оскорбление, потому что слово формально не бранное.
— Возможен ли диалог с властью, которая, как мы видим, вообще не может общаться на человеческом языке?
— Диалог возможен всегда, пока люди живы. Всегда и со всеми, но до того момента, пока тебе не сказали: так, всё, с этого момента — только монолог, и он не твой, а ты пошел вон со сцены. Бывало и такое в нашей истории. Но и здесь дело было совсем не в том, какие слова ты до этого произносил, хотя формально цеплялись опять-таки к словам…
— Беспорядочные высказывания, на каждом шагу противоречащие друг другу, стали нормой официального языка. Вернулись к верному способу затемнить смысл?
— Да о каком смысле речь? Недавно в Ульяновской области оскандалилась министр образования Екатерина Уба. В обращении к жителям по случаю фестиваля науки в восьми предложениях — десять ошибок. Несогласованность падежей, пунктуация, но главное даже не ошибки, а полная бессмысленность самого текста, из которого ты ни одного слова не в состоянии запомнить. Это только один текст, который остановил внимание. Сколько мы читаем и слышим их ежедневно, уже смирившись с ними как с неизбежным злом? Как же, это «официальный язык», он вроде и не может быть другим… Это неправда, может и должен.
— Надо признать, что есть примеры. Как вы думаете, брал ли уроки риторики Путин, или он обладает природным даром уместного слова?
— Думаю, брал, это видно по многим признакам — в том числе по жестикуляции и мимике. Но и природный дар есть, это точно. Его слова и выражения, в отличие от речей многих неопознаваемых «официальных лиц», довольно часто цитируем и запоминаем.
— К сожалению, неофициальная речь «Фейсбука» тоже вызывает много вопросов, но один из главных — можно ли считать полемику, которая там ведется по каждому поводу, выражением общественного мнения?
— Почему бы и нет? В широком смысле слова любая полемика как-то выражает общественное мнение. Другое дело, что это мнение, загоняемое и почти уже загнанное в угол. Представьте себе подпол, где недостаток кислорода. Нехватка воздуха приводит к нездоровым реакциям. Как следствие — утрата смысла и нити дискуссии. В таких случаях я просто прекращаю разговор. А ведь большинство вопросов, обсуждаемых там, могли бы быть обсуждены спокойно, широко, на многочисленных открытых площадках. Вот чего нам не хватает — чем дальше, тем больше. И это опять-таки не о словах…