Павел Баев, Институт исследований проблем мира, Осло
Трансформация мирового рынка энергии происходит с такой скоростью, что аналитики с трудом прогнозируют последствия расширения производства и предложения. Соединенные Штаты неожиданно достигли цели «энергетической независимости», что поставило специалистов по планированию политики в затруднительное положение в вопросах национальных интересов в регионе Персидского залива. В российской политике переход от амбиций «энергетической сверхдержавы» к опасениям оказаться «сырьевым придатком» произошел стремительно, что создало нездоровое увлечение нефтегазовым бизнесом.
В данной аналитической записке рассматриваются возможности России использовать экспорт энергоносителей для достижения политических целей и интриги вокруг контроля над этими инструментами.
Упорное отрицание упадка
Заметим, что материальная основа российских энергетических амбиций почти не изменилась с момента резкого поворота тенденций в первый год президентства Медведева. Производство нефти и природного газа немного возросло в 2012 году по сравнению с докризисным 2007-м и, по всей видимости, останется стабильным. Главные события в энергетическом секторе связаны с транспортировкой и успешным завершением двух крупнейших проектов: газопровода «Северный поток» и нефтепровода Восточная Сибирь – Тихий океан (ВСТО). Первый из этих экспортных каналов оказал влияние на транзитные споры с Украиной, а второй укрепил позицию России как второстепенного экспортера нефти в Китай.
Недавно рассекреченные данные о запасах углеводородов подтверждают, что Россия истощает свои скромные запасы нефти (последнее место в мире занимает 6-8 позиции), стремясь поддерживать производство на уровне Саудовской Аравии. Даже в условиях дефицита предложения на рынке Москва не могла влиять на колебания цен, и нынешние предчувствия снижения цены вызывают тревогу в политических элитах. Нефтяные компании, включая госкорпорацию Роснефть, которая стала ведущим производителем после покупки ТНК-ВР, открыто саботируют политические установки на освоение малоизученных месторождений Восточной Сибири из-за неопределенности с налоговыми льготами, что усугубляет низкую эффективность.
Наиболее привлекательными оказываются совместные проекты с западными нефтяными компаниями, направленные на восстановление добычи на старых месторождениях Западной Сибири и Поволжья, где современные технологии позволяют разрабатывать сложные нефтеносные пласты. В газовой отрасли ситуация отличается. Газпром, наконец, запустил в эксплуатацию гигантское Бованенковское месторождение на Ямале, но проблемы корпоративного управления не позволяют обеспечить необходимый объем прибыли для инвестиционной программы и повысить эффективность через внедрение современных технологий. Корпорация не видит необходимости в разработке нетрадиционных источников, но не может адаптироваться к стремительно разворачивающейся «сланцевой революции», став проигравшей стороной в начинающемся «золотом веке газа».
Газпром не смог проникнуть на сложный китайский рынок и оказался в ловушке на депрессивном европейском, где его попытки агрессивного расширения расследуются Еврокомиссией. Отказ от изменений в стратегии бизнеса и корпоративной культуре настораживает инвесторов, и в результате рыночная капитализация Газпрома упала до трети от рекордного уровня 2008 года. Модель максимизации прибыли в нефтяной отрасли несовместима с попытками использовать экспорт как политическое «оружие», а более политизированная газовая отрасль погружается в депрессию. Газпрому требуется активная политическая поддержка, но президент Путин не намерен расходовать свой капитал на оборонительные стычки.
Ложные установки двух «модернизаций»
Идеология «модернизации», предложенная Дмитрием Медведевым, заслуживает внимания, так как она была направлена на преодоление «нефтяной зависимости» через превращение России в ведущего производителя высоких технологий. Хотя медведевская попытка лидерства обернулась неудачей, она создала консенсус по необходимости модернизации. Поэтому Владимир Путин, вернув себе верховную власть, не смог вернуть идеологию «энергетической сверхдержавы». Он неохотно использует термин «модернизация» и не любит ассоциируемые с этим гаджеты, но реализует собственный вариант курса, направленный на восстановление традиционной индустриальной мощи, в первую очередь через развитие оборонно-промышленного комплекса.
Общей установкой в этих quasi-стратегиях является необходимость перераспределения ресурсов из нефтегазового сектора в сферы, отобранные для стратегического «прорыва». С экономической точки зрения, путинская «реиндустриализация» столь же несостоятельна, как и медведевские «инновации», но масштабы ущерба для нефтегазового комплекса трудно переоценить. Соответствующие расходы на госпрограммы вооружений создают «черную дыру», куда исчезают бюджетные ассигнования, и «инновационная деревня» Сколково выглядит не столь значимой.
Эта двойственная несостоятельность не исключает необходимости модернизации, но подчеркивает, что единственным возможным направлением являются естественные преимущества в энергетике. Этот сектор не сводится лишь к добыче ресурсов; именно здесь академическая наука соединяется с прикладными технологиями, создавая богатейший набор инноваций, включая природоохранные технологии. Добыча нефти и газа является основой высокотехнологичной индустрии, но ветви производств с высокой добавленной стоимостью расходятся от нее, если их не обрубают — что и происходит в России из-за чрезмерного налогообложения, политического вмешательства и коррупции.
Политическая необходимость конфискации прибыли нефтяных компаний и Газпрома противоречит их интересам в инвестировании в развитие бизнеса. Результат этого противостояния не устраивает ни одну из сторон.
Бульдоги под ковром или потасовка Труляля и Траляля?
Неопределенность энергетической стратегии и снижение приоритетности нефтегазовых интересов приводят к эскалации напряженности в отношении правительства и лобби Газпрома-Роснефти-Новатека, а также к внутренним конфликтам среди владельцев энергетических империй. Многие аналитики воспринимают эти конфликты как корпоративные войны между яркими фигурами, такими как Игорь Сечин, или стратегами вроде Геннадия Тимченко. В других комментариях эти войны воспринимаются как мелкие перепалки, где фигуры, напоминающие Труляля и Траляля, забывают о драке, когда черный ворон.