Что должно делать политикам, чтобы завоевать симпатии в обществе? Каков запрос россиян на будущее своей страны? На эти вопросы пытается ответить «Открытая школа психологии», проводя социально-психологические эксперименты. В рамках тематических встреч участники разных возрастов и профессий обсуждают общие черты, объединяющие их как граждан одной страны — будущее, прошлое и настоящее.
Задача не из легких: участники сталкиваются не только с различными политическими взглядами, но и вынуждены менять роли, отстаивая позиции, которые кажутся им непривычными или даже отталкивающими. О гражданском инфантилизме в России и главном политическом разломе в стране мы поговорили с психологом Александром Арчаговым.
— Александр, вы организуете встречи, на которых люди обсуждают будущее своей страны?
— Это не совсем тренинги, скорее тематические встречи, где мы применяем метод глубинной демократии, разработанный Арнольдом Минделлом для разрешения социальных конфликтов. Мы исследуем, какую Россию будущего хотят видеть участники. Это не идеальный общественный срез, но все мы являемся носителями общественных представлений, поскольку живем в одной культуре и общаемся друг с другом. В рамках встреч участники свободно фантазируют на заданную тему, чем мы фиксируем различные системные роли и тенденции.
— Легко сказать — давайте фантазировать. Но на практике это может быть сложно. Как вам удается снять социальные зажимы у участников?
— Сложность фантазирования — это заблуждение. Людей отучают мечтать в процессе взросления. Ни один ребенок не говорит, что не умеет рисовать. Лишь в дальнейшем они начинают сомневаться, когда слышат, что рисование должно следовать определенным правилам. Если даже с взрослыми людьми начать рисовать, оказывается, что все могут это делать. Подобным образом, у каждого есть мечты и представления о будущем. Наша задача — помочь участникам их сформулировать. На одной из встреч мы заметили, что многие стремятся к общему будущему, напоминающему времена Хрущева с бесплатными благами и добрым миром. Получается, миф о СССР продолжает влиять на нынешние представления.
— Это относится только к молодежи, у них есть образ прекрасного СССР?
— У нас на встречах участвуют люди от восемнадцати до пятидесяти лет, и это не только молодые. Даже представители старшего поколения формулируют схожие концепции.
— Как различаются образы будущего у различных социальных слоев? Не все же хотят возвращения в Советский Союз?
— Оказалось, что различия не так велики, как мы предполагали. Общими являются эмоциональные аспекты. Например, многие поддерживают идею бесплатной медицины и образования, хотя осознают необходимость платных услуг. Однако мечта об идеальном бесплатном будущем многим кажется более привлекательной. Молодые люди больше ориентируются на либертарианские идеи, желая больше экономических и политических свобод. В то время как люди в возрасте 25–45 лет склоняются к образу «счастливого советского прошлого» с бесплатными услугами от государства. Интересно, что среди всех групп выявилась тенденция исключения: желание создать «правильное» общество, исключая «неправильных» людей на основе различных социальный признаков.
— Чем еще отличаются социальные фантазии старших поколений?
— У старших людей часто присутствует потребность в сильной власти, в желании быть великой страной, за которой кто-то будет следить. Это свидетельствует о гражданской инфантильности, когда люди ожидают, что кто-то решит их проблемы.
— Каковы результаты таких встреч для участников?
— Главное — это создание чувства общности и возможность диалога с представителями различных точек зрения по социальным вопросам. Это способствует большей гибкости в ролях и уменьшению социальной напряженности. Основной конфликт оказался не в политических взглядах, а между теми, кто не хочет заниматься политикой, и теми, кто стремится к изменениям. У обеих групп существует потребность в диалоге.
— Активные группы, вероятно, тоже разделяются на сторонников жесткой власти и тех, кто выступает за либертарианство?
— Да, но они быстро находят общий язык. Для них важнее наладить коммуникацию с теми, кто не активно участвует в политике, чем бороть за идеологические разногласия. Важно понимать, что более значительный конфликт — это между активными и пассивными, а не правыми и левыми.
— Что еще вас удивило в ходе встреч?
— Мы не ожидали, что образ России будет настолько размыт. Участники не могут сформулировать, что такое их страна. Часто говорят о россиянах или о какой-то истории, но нет четкого понимания, что значит быть в России. Мы ожидали услышать универсальные формулы, но на деле люди не говорят, что Россия — это прекрасная страна, где каждый может быть счастливым.
— Значит, люди готовы к общности, но не могут договориться о том, чего хотят?
— Судя по всему, у них есть желание и потребность в диалоге, но он затруднен из-за отсутствия общего поля. Каждый хочет чего-то своего: одни хотят, чтобы их оставили в покое, другие — чтобы их включили в диалог. Взаимное признание и уважение пока остаются в тени.
— Какие планы у вас на следующие встречи?
— Мы собираемся исследовать образ семьи, поскольку у каждого есть опыт своей семьи, даже у тех, кто вырос в детском доме. Также продолжим темы предыдущих встреч, чтобы проследить динамику социальных представлений.
— Что вы посоветуете политикам, которые хотят построить будущее России?
— Политикам предстоит трудная работа, так как доверие к ним у людей крайне низкое. Многие ощущают разочарование и считают, что все политики одинаковы. Доверие формируется не словами, а делами. Поэтому мой совет: сначала услышать людей, а не навязывать им свои идеи. Важно спрашивать, чего на самом деле хотят люди. Подобный подход помог Макрону во Франции, где он активно вовлекал людей в дискуссию о том, что им нужно.
— Люди не хотят величия для России?
— Это скорее иллюзия. На уровне риторики это может быть, но на практике люди стремятся к нормальной жизни с доступной едой, водой, адекватной работой коммунальных служб. Образ величия — это скорее заученная история. Если спросить, что значит «великая Россия», никто не сможет ответить. Итоговая мечта о величии часто оказывается лишь пустым лозунгом.