В момент бессонницы я часто возвращаюсь к героям своих программ. Время, конечно, отдаляет их земное бытие от наших дней, но для меня они остаются живыми, словно близкие люди. Хотя я не имела возможности познакомиться с ними лично, рассказы их детей и внуков делают их такими, будто они жили рядом. Так я узнала и о Раисе Яковлевне Малиновской, супруге маршала Советского Союза Родиона Яковлевича Малиновского, который занимал пост министра обороны СССР с 1957 по 1967 годы. Рассказ о жизни и судьбе Раисы Яковлевны прозвучал в эфире 20 июня 2010 года в программе «Непрошедшее время».
Накануне 67-й годовщины снятия блокады Ленинграда я обратилась к дочери Раисы Яковлевны с вопросом: не остались ли записанными её воспоминания о блокаде. Вот её ответ:
«У моей мамы, блокадницы, был свой праздник. Каждый год она отмечала окончание блокады — тихо, сама с собой. Только в последние годы мы праздновали вместе, и я уже не забывала этот январский день. И теперь не забуду его не только из-за блокады: в 1997 году в этот день мы провожали маму в последний путь. В тетрадке, в которой она весной 1948 года решила написать о блокаде, почти столько же лет, сколько и мне. На первой странице она написала: «Я пишу для моих детей. Чтобы знали, чтобы помнили». Детей было двое — я и брат, на десять лет старше. В канун этого января я осталась одна. Горестно, если у этих страниц не будет других читателей и откликов, кроме моего. Поэтому я представляю их слушателям «Непрошедшего времени», посвящая памяти моей матери — Раисы Яковлевны Малиновской, которая пережила первую, самую трудную зиму блокады и была вывезена из Ленинграда по дороге жизни 4 апреля 1942 года, и памяти моего брата — Германа Родионовича Малиновского, вывезенного из Ленинграда в июле 1941 года пятилетним и найденного мамой только летом 1945 года». Наталья Малиновская
Из «Блокадной тетради» Раисы Малиновской:
На моем столе лежит «Ленинградский дневник» Веры Инбер. Прочитав его, я решила написать о зиме 1941-1942 годов. О том, что навсегда останется в памяти. Конечно, я не писательница, а обычный ленинградец, и жизнь у меня была другой. Вера Инбер упоминает о «встрече нового года с вином», о посылках от Союза Писателей, о «крошках сыра для своей мышки». У нас ничего этого не было. Я напишу о том, что помню — для моих детей. Чтобы они знали, как мы жили. Чтобы помнили.
Раиса Яковлевна в деревне Богородичное, близ Святогорска (Донбасс). Первое горе — эвакуация детей. 3 мая 1941 года я вернулась из Алушты, где впервые в жизни отдыхала в санатории после выздоровления от воспаления легких. Вернулась и сразу принялась за сборы — 5 мая детский сад Героча выезжал на дачу в Тайцы.
В воскресенье, 22 июня, я, как обычно, собиралась поехать к сыну, но уже у двери меня остановила соседка Ольга Андреевна: «Война!» Она говорила, что нужно делать запасы, а у меня, как назло, ничего не было. Я никогда не покупала запасы — ни сахар, ни муку, ни керосин. На прилавках уже все смели, некоторые наливали керосин в ванны. В общем, мне удалось купить только килограмм гороха.
События июля 1941 года: в детском саду Смольненского района Ленинграда готовились к эвакуации. Воспитательница Яковлевна и няня Катюша. Детский сад был эвакуирован в Челябинскую область, Курганский район, деревню Голищево. Герочке исполнилось 5 лет и 4 месяца, он третий слева в третьем ряду.
3 июля дети вернулись из летнего лагеря в Тайцах. В понедельник, приходя с работы, я увидела записку из детского сада: «Срочно собрать зимние вещи и подготовиться к эвакуации». Какие зимние вещи? Где их взять в июле? Многие матери метались по магазинам в поисках всего необходимого. А детей нужно было собрать, пометить, старое починить. Мы собирали, но не думали, что отправляем их так надолго. Герочке было пять с половиной лет. Как такой крошке без матери? А матерей не отпускали вместе с детьми. Мало кому удалось уехать с яслями или детсадами — только тем, кто работал. Сколько я просила, куда только ни обращалась с просьбой отпустить меня с ребенком, но ответ везде был: «А кто будет защищать Ленинград?»
И вот настал этот день — 5 июля 1941 года. К одиннадцати часам мы должны были привести детей с вещами во дворик детского сада. Детям объяснили, что их повезут на другую дачу, где будет речка, где они будут купаться и ловить рыбок. Но не все дети поверили. Мой Герочка все твердил, что он «едет на войну», куда улетели летчики с аэродрома рядом с детсадом.
Я помню эту картину. По двое выстроились наши детки во дворе детского сада. Совсем маленькие — от трех до шести лет, только несколько постарше (это те, кто едут с матерями-воспитательницами). Проверили списки, записали родителей и родственников — на случай, если кто-то из них погибнет. Всего с детсадом отправляли 100 человек. Стоит мой Герочка, рядом с ним мальчик лет четырёх-пяти. На Герочке пальтишко синенькое, летнее, серенькая кепочка, на плече вещмешок с сухариками и печеньем на дорогу. Он не плачет, хотя многие уже ревут. Только поправляет свое игрушечное ружье на плече. Я подарила его ему на день рождения, и с тех пор он с ним не расставался. Матери хотели отобрать ружье у Геры, а он не выдает: «Как же я без ружья буду с Гитлером воевать?» Глаза налились слезами, и вскоре я тоже не удерживалась. Мой малыш успокаивал меня: «Не плачь, мамочка, я скоро вернусь, только немца прогоню». Никогда не забуду эту сцену.
Обычный ленинградский автобус с нашими детьми. Они спокойно зашли, но когда закрылись двери, дети поняли, что происходит. И тут все они в голос закричали: «Мааааа-ма!» А матери бросились к автобусу, тоже плача и зовя детей по именам. Так тронулся автобус, унося детский крик, а за ним бежали матеря, исступлённые горем. Это было наше первое ленинградское горе — эвакуация детей. Она происходила вблизи Московского вокзала, и все мы кинулись туда, надеясь увидеть своих детей снова. Но разве мы могли предположить, что отправляем их на долгие годы неведомо куда?
