В последнее время возникает необходимость обсудить несколько ключевых аспектов, касающихся архитектурного облика нашей столицы. Первое, что следует выделить, это качество новой архитектуры. Второе — публичность авторов, создающих облик города. Третье — отношение к историческому наследию. Четвертое — градостроительная логика Москвы, ее логистика и инфраструктура.
Что касается архитектуры, следует отметить, что за последние два десятилетия она стала печальным прецедентом. Не буду приводить аргументы в защиту этого мнения, но был бы рад обсудить его с теми, кто считает иначе. Интереснее рассмотреть причины такого состояния и варианты дальнейшего развития.
Причины, как мне кажется, лежат глубоко. В этом контексте стоит вспомнить постановление Совета Министров СССР 1955 года «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве», которое сделало архитектора ремесленником. Ранее архитектор был частью интеллектуальной и творческой элиты, что поддерживалось развитием архитектурной профессии. Академия архитектуры СССР и Московская архитектурная школа, ориентированные на авангардные течения и классиков советской архитектуры, формировали выдающихся специалистов.
После принятия этого постановления архитектор стал находиться между прорабом и крановщиком. Наступила новая эпоха в российской архитектуре: производство зданий стало конвейерным, появились типовые серии и т. д. Концептуально это опиралось на теорию Ле Корбюзье, трактующую дом как «машину для жилья», хотя многие такие дома изначально позиционировались как временные, со сроком службы 25 лет. Как нам известно, на практике все сложилось иначе.
Сформировалась система градостроительства, основанная на обезличенности, в рамках которой эстетика отсутствовала. Социальные последствия сложно переоценить. Исследования показывают, что в районах с низким качеством архитектуры количество детей с умственными отклонениями и предрасположенных к преступности значительно выше, чем в архитектурно продуманных кварталах.
Как же получилось, что современная архитектура Москвы привела к такому результату? Во-первых, лишенные возможности заниматься практической деятельностью архитекторы стали заниматься формотворчеством, не имеющим отношения к настоящей профессии: участвовать в абстрактных конкурсах, придумывать утопические города. Хотя некоторые явления, такие как «Бумажная архитектура», могут представлять интерес, это лишь реакция на «запрет на профессию». Профессия стала деградировать, и ситуация стала абсурдной — преподаватели, не построившие ни одного здания, учили студентов в отсутствии практики.
Ситуация изменилась в 1991 году, когда архитекторы вдруг получили возможность строить. В период строительного бума девяностых годов каждый студент architectural school работал в архитектурной студии начиная со второго курса, и к концу института стало нормальным иметь несколько собственных построек.
Однако качество архитектурного образования в этот период оставляло желать лучшего. Отсутствие аналитического подхода к городу стало характерной чертой. Архитектурное проектирование должно опираться на глубокий анализ градостроительных вводных, но у нас архитекторы часто отвечали на вопросы о замысле проектирования фразой «а я так вижу». Такой подход можно охарактеризовать как «от фонаря».
Как же выглядит архитектура Москвы за последние 20 лет? Люди, не умеющие строить, скачали возможность самовыражаться в городе. Постройки, созданные без концептуальной или эстетической основы, стали привычным явлением. Архитектура — это самое публичное искусство. В отличие от художника, который может скрыть свое творение в мастерской, архитектор не может скрыть свои постройки. Как зритель, я испытываю недоумение, когда вижу вновь построенный фасад и не понимаю, о чем думал архитектор, создавая его.
Некоторые конструкции можно воспринимать как временные, и возможно, будущие поколения архитекторов оценят современные проекты, так как многие здания могут подлежать сносу из-за ненадобности или некачественности. Я понимаю, что за сложившейся ситуацией стоят многие участники — как архитекторы, так и чиновники, согласовывающие проекты.
Однако чиновник может согласовать проект, но создать более красивый и качественный он не в состоянии. Если архитекторы не разрабатывали бы те проекты, что видим в Москве, у чиновников было бы нечего согласовывать. Инвесторы зачастую не обязаны разбираться в эстетических вопросах, они просто покупают продукт профессионального мастерства.
Аргумент о «давлении заказчика» не выглядит убедительным. Даже при Сталине, когда давление было значительным, город продолжал получать гениальных архитекторов. Таким образом, основной вопрос к качеству облика Москвы связан с мастерством архитекторов. Красивый фасад можно нарисовать в любых условиях, даже при давлении.
Другой вопрос — о том, что можно построить на месте снесенного исторического здания. Это касается профессиональной этики, и количество новых построек на месте снесенных историй делает мой вопрос к архитекторам еще более обоснованным. Однако это также вопрос морали. На месте снесенного может быть построен как красивый дом, так и уродство.
Нельзя не упомянуть о публичности архитекторов, инвесторов и чиновников, согласующих проекты. Кто из них известен широкой аудитории? Знать, кто построил знаменитые здания, как это было раньше, теперь сложно. Почему это никого не интересует?
