На протяжении последнего десятилетия правозащитники постоянно сравнивали две системы, две модели взаимоотношения власти и общества в двух граничащих северокавказских республиках, населенных близкими по языку, культуре и религии народами: Чечне и Ингушетии.
В Чечне за это время установился и закостенел тоталитарный режим. В Ингушетии режим менялся: от открытого для диалога с обществом к умеренно авторитарному, а затем (с марта 2019 года) и к репрессивно-авторитарному. Однако, даже в условиях политических репрессий, режим в Ингушетии не может сравниться с кадыровским по уровню и жестокости подавления инакомыслия. Что касается борьбы с терроризмом и незаконными вооруженными формированиями, сравнение также не в пользу Чечни. За эти годы вооруженное подполье было практически подавлено на всем Северном Кавказе, при этом в Ингушетии это происходило значительно быстрее и эффективнее, и с меньшими издержками, чем в соседней республике. Здесь борьба с терроризмом не сопровождалась введением коллективной ответственности для родственников боевиков или созданием секретных тюрем. Маленькая Ингушетия, которая в 2008-2009 годах лидировала по количеству террористических актов, к 2013 году стала одной из самых спокойных территорий в регионе.
В то же время, в Чечне, под предлогом борьбы с терроризмом любые критические высказывания против властей приравнивались к поддержке боевиков, что приводило к тяжким последствиям для недовольных. Протест в обществе накапливался, особенно среди молодежи, которая становилась податливой пропаганде террористов. Неудивительно, что мы наблюдали все более молодые лица, иногда детей, совершающих самоубийственные нападения на представителей силовых структур и другие учреждения. Они не имели никакой реальной связи с подпольем, зачастую были слабо вооружены, и нападали на полицейских с ножами и топорами, в результате чего, естественно, погибали, нанося минимальный ущерб.
Возникает вопрос, как эти две разные системы противостояли эпидемии коронавируса? Сравнивать сложно, так как власти всех российских регионов искажали статистику и вводили в заблуждение о наличии необходимого оборудования в больницах и обеспечении медперсонала средствами защиты. Однако, в этом контексте вранье северокавказских властей выделялось особенно. Мы акцентировали внимание на том, как власти республик организовали карантинные мероприятия и связанную с ними деятельность. Из Чечни приходили известия о действиях правоохранителей, явно выходящих за рамки закона; например, людей, даже незначительно нарушивших карантин, задерживали и помещали в отделы полиции или незаконные места содержания.
Тем не менее к нам стали поступать хорошие новости: карантинные меры реально соблюдаются, на улицах населенных пунктов людей довольно мало, и большинство носит маски. Карантинные требования выполнялись и в магазинах, где была организована умная система пропусков. Пропуска выдавались на разное время, что предотвращало скопление людей в магазинах. Также было налажено обеспечение продуктами семей, находящихся на изоляции, и помощь нуждающимся. Однако власть, запугивая население, явно перегибала палку, приравнивая людей, нарушающих карантин, к террористам. В результате заболевшие иногда боялись признаться в этом и предпочитали оставаться дома.
В то же время в Ингушетии власти фактически самоустранились от обеспечения карантинных мер. Большинство населения игнорировало эти меры. В момент роста числа заболеваний здесь проводились зикр – коллективные религиозные обряды и многолюдные похороны. Все это способствовало росту заболеваемости и смертности, однако власти скрывали реальные цифры. На фоне этого складывалось впечатление, что жесткие меры чеченских властей оправданы.
Однако 24 мая, в праздник Ураза-байрам – день разговенья после поста в священный месяц Рамадан, когда люди традиционно посещают друг друга и угощают гостей, в Ингушетии ничего подобного не произошло. Общество, находясь в состоянии паралича и бессилия власти, осознало опасность ситуации. Структуры традиционного вайнахского общества использовали современные технологии. Представители ряда тейпов сделали публичные заявления и распространили их через соцсети, призывая население воздержаться от исполнения традиций. Эти призывы были услышаны и поняты.
В то же время в Чечне республиканская власть отдала приказ силовикам любым способом пресекать нарушения карантина. Это вызвало обратную реакцию у населения, усталого от постоянного давления властей. В нескольких селах произошли столкновения с полицией, и даже полицейский начальник извинялся перед сельчанами. Это стало неожиданностью с момента прихода Кадырова к власти.
Трудно сказать, могли ли чеченские власти добиться выступления представителей тейпов, как в Ингушетии. Достаточно было бы дать соответствующее указание, чтобы это случилось. Кадыров часто ссылается на традиции, но в этот раз не было попыток использовать этот инструмент, чтобы не создать альтернативу тоталитарной вертикали. В Чечне разрушены все структуры общества – как современные, так и традиционные; остается лишь давление и контроль со стороны властей.
Подводить итоги борьбы с коронавирусом рано, так как эпидемия еще не побеждена. Важно понимать, что без взаимопонимания власти и общества победить инфекцию невозможно, и этого явно не хватает, как в Чечне, так и в Ингушетии.