Я вытащила свой диктофон… «Будете говорить, если диктофон будет включен?», спросила я у людей, которые стеной стояли вокруг меня у ворот в миссию ОБСЕ в Мариуполе. Не надеялась на их согласие. Уже привыкла к тому, что все постоянно чего-то боятся. Людей в форме, соседей, незнакомцев… Не так далеко стояли посты милиции. А на следующий день в Мариуполе должен был пройти марш Азова: 13 июня — день освобождения города. Но люди сказали: «Включайте. Надоело это все». Все те, кто окружил меня в тот день, были в своем прошлом жителями одного из районов села Широкино Донецкой области. Ну, или не жителями, а хозяевами частных гостиниц и пансионатов на самом берегу моря.
Я о самом Широкино наслышана еще с первой поездки в Сартану, пригород Мариуполя. Дело было ранней весной. Каждый день над селом бахало. Что бахает? «Широкино под обстрелом…» И вот те, кто раньше имел дома в самом Широкино и в «элитном кооперативе Волна», стояли вокруг меня в Мариуполе и рассказывали, как было занято их село, как «Азов» вошел в кооператив «Волна», который вообще-то был еще забором обнесен, как их выгнали из домов, что происходило дальше с селом и с ними. Предлагаю вашему вниманию просто полную расшифровку нашего разговора. Моих вопросов там почти нет… Нескончаемый монолог…
— Женщина 1: В Широкино ничего не должно было происходить. Там не было никаких войск, там не было сепаратистов. Там не было ДНР. Это было мирное село в серой зоне.
— Мужчина 1: Кроме того, село находится в стороне от дороги на Мариуполь. Оно не на трассе от Мариуполя. Там нужно еще порядка десяти километров в сторону проехать.
— Женщина 1: Вообще не понятно, зачем им нужно было идти к морю, зайти за все заборы.
— Когда вошел «Азов» в Широкино?
— Женщина 2: Они вошли именно тогда, когда были первые минские договоренности. Мы всю ночь ждали, когда закончатся переговоры. Мы утром включали телевизор и ждали, что же нам скажут. Мы надеялись, что это все закончится.
— Женщина 1: Мы все ждали тогда, чем закончатся переговоры в Минске. И вдруг — сразу после Минска — когда мы все ждем нормальной развязки, к нам заходит «Азов» и всех выгоняет. Тогда же начались грабежи. И продолжается все это до сих пор. Военные действия? Как же… А почему же эти батальоны не движутся ни туда, ни сюда…
— Женщина 3: Да они пошли по пути наименьшего сопротивления… Зашли в село и сидят в наших домах… Прячутся в них.
— Женщина 4: Мы же на видео видим наши гаражи. Открытые гаражи… А говорят, что «там, мол, — сепаратисты». Какие там сепаратисты? Там — украинские батальоны…
— Женщина 5: А еще там чеченский батальон…
— Женщина 6: Да-да… Там чеченцы, воюющие на стороне Украины. Как они там называются? Мансура какого-то…
— Женщина 1: Они поселились в наших домиках (видимо, для отдыхающих).
— Так, значит, какие там в итоге батальоны?
— Женщина 1: Там «Донбасс». Там — «Азов». И там — чеченский батальон шейха Мансура.
— Мужчина 2: Там еще правосеки («Правый Сектор»).
— Женщина 3: Все они просто там живут. Но если этого хотят наши власти, пусть они и предоставят им жилье. Зачем они забрали наше имущество?
— Женщина 6: Про наш дом в Широкино уже написали, что это — военная база. Представьте, если бы ваш дом просто взяли бы и сделали военной базой?
— Женщина 3: Как… Уже написали?
— Женщина 6: Да. Стены свастиками изрисованы.
— Женщина 2: Ну как можно частное жилье превращать в военные объекты…
— Когда вы уехали оттуда?
— Женщина: а мы не сами… Нас сразу всех оттуда…
— Мужчина 1 : А вошли они туда примерно в середине февраля. Они выгнали охрану поселка. И начали мародерствовать.
— Мужчина 2: Я сам видел, как стояли их фуры на Виноградной улице и как они вывозили наши холодильники и телевизоры. Я это лично своими глазами видел.
— Женщины (несколько сразу): Мы на роликах украинской армии сейчас видим свои дома. Если кто-то из журналистов может туда проехать, возьмите нас туда с собой. Возьмите нас, если туда поедете. Возьмите, пожалуйста. Помогите нам, добейтесь, чтобы нас туда пропустили. Мы ни от кого ничего не можем добиться.
— Женщина: Но они же не будут стрелять, если приедет масса людей… Правда, не будут?
— Еще одна женщина: А сейчас мы видим, как они в шезлонгах лежат. Вытащили все шезлонги на пляжи и загорают там.
— Еще одна женщина, обращаясь ко мне: А вы этого не знали? Насколько все-таки поразительно, что об этом до сих пор не знают…
— Женский голос выкрикивает: Так ведь в Интернете много уже роликов выложено. Они сами себя фотографируют и потом выставляют.
— Женский голос громко и раздельно, подчеркиваю каждое слово: Снимают, выставляют и хохочут. Над нами хохочут… Понимаете, они тупо над нами хохочут.
— А там еще люди остались?
— Женщина: Нет — То есть, там только батальоны?
— Женщина: Нет, не только. Периодически там появляются журналисты. Украинского телевидения. Интер всякий, другие… Ходят, каски на себя наденут… Ходят, но нас туда не пускают.
— Еще одна женщина: Туда и ОБСЕ порой заезжает. Кажется, один раз там были.
— Еще одна женщина спрашивает: А почему ОБСЕ чаще туда не заходит? Почему их туда не пускают? Они же должны по минским соглашениям все фиксировать…
— Женский голос: А журналисты показывают далеко не все. Очень избирательно. Только то, что выгодно показать. А вот, где они вместе с батальонами отдыхают, они не показывают.
— Сколько людей жило в вашем кооперативе?
— Женщина: У нас всего 350 домиков.
— Женщина: Широкино было хорошим, добротным, богатым селом. В советское время там была звероферма. И еще у нас был рыбколхоз. Мы были достойным богатым селом. И не зря батальоны его выбрали мишенью.
— Женщина: Мы очень просим открыть нам въезд в село. Все мы, те, кто здесь, поедем туда.
Через несколько дней после встречи я получила копии документов, свидетельствующие о том, что мои собеседники подали заявления в военную прокуратуру еще в марте этого года. Информации о том, было ли начато расследование, у них не было. Но зато в Мариуполе на одном из офисов коммерческой почты «Нова Пошта» я увидела объявление о том, что «прием бытовой техники без фабричной упаковки и документов запрещен, а в случае попытки отправить такой товар он будет передан в прокуратуру для расследования».