Аннотация: За день ко мне обратились многие люди с просьбой прокомментировать заявления вице-премьера правительства РФ Ольги Голодец о высокотехнологичной медицинской помощи и отправке пациентов на лечение за границу. Я ознакомился с заметкой в ИТАР-ТАСС и, признаюсь, подошел к вопросу не слишком серьезно, отшучиваясь в Twitter: «Российские врачи не смогли вовремя диагностировать и купировать устойчивую деменцию у Министра здравоохранения Ольги Голодец». Даже должность попутал. Это важный момент — чем выше ранг чиновника, тем меньше он знает правды и тем больше ему врут окружающие. Поэтому я решил написать Ольге личное письмо, хотя не знаю, как его ей передать. Вероятность того, что она его прочтет, стремится к единице — если вы поможете его распространить. Таким образом, у меня будет возможность ответить тем, кто спрашивал мое мнение.
К делу. Уважаемая Ольга! Меня зовут Антон Бусов. В 2011 году у меня диагностировали лимфому Ходжкина — довольно простое онкологическое заболевание, которое в большинстве случаев успешно лечат в России. Я проходил лечение в Российской онкологической научной центра (РОНЦ), и в 2012 году мне сообщили, что вылечить меня не удастся. Чуть больше двух лет назад меня перевели на метрономную терапию с прогнозом дожития полтора-два года и отправили домой умирать. Но я решил попытаться выжить. Тысячи людей собрали небольшие суммы, пресловутые фонды подсказали клинику, и я, наконец, смог получить успешное лечение в США. Я жив, и поэтому пишу вам…
Вы считаете, что в России оказывается отличная высокотехнологичная медицинская помощь, на уровне Европы или даже выше. Я же мог бы спросить вас о том, кто вам это сказал, и задать несколько вопросов:
- Какова обеспеченность аппаратами МРТ с разрешающей способностью выше 1,5 Тл, аппаратами ПЭТ и КТ на душу населения хотя бы в Москве? Сколько по времени в среднем проходит от назначения исследования до получения его результатов? Это, конечно, бесполезно… Я знаю наглядно — в сравнении с тем, что есть в Нью-Йорке. То, что занимает в РОНЦ около двух месяцев, в Нью-Йорке делается за два часа. ПЭТ в ЦКБ (запись за месяц за свои деньги) дает пиксельную графику, не объединенную с КТ. Его место в Политехническом музее… В Клинике Администрации Президента ситуация не лучше. Когда мне пытались поставить диагноз во Второй инфекционке, запись на КТ была на «через три недели, может быть удастся найти окошко». К слову, в Москве. А в Самаре вообще нет возможности сделать ПЭТ. Вам, вероятно, не говорили, что это основные инструменты диагностики рака, где критически важны скорость и точность постановки диагноза.
- Как так получилось, что совсем недавно в Москве, где высокое обеспечение больных наркотическими анальгетиками (около 6% от необходимого), застрелился вице-адмирал, не получивший вовремя обезболивания? Это не высокотехнологичная помощь. Я тоже испытывал боли, но в аптеке рядом с РОНЦом мне не продали без рецепта даже кеторолак — боялись проверок ФСКН. Высокотехнологичный врач в РОНЦе объясняла мне, что кеторолака нет в перечне, и рецепт не нужен. А я стоял в аптеке, испытывая боль, а аптекарю было страшно. Я обезболивал себя Найзом… Альтернативой был парацетамол. Американцы считают, что боль терпеть нельзя — и я, купив оксикодон и пластыри в аптеке, получил все за 15 минут обращения к медсестре. Но, конечно, мы знаем, что боль можно терпеть, так же как и вы — знаете.
- Недавно мой тесть с другом выносил на одеяле человека из другого подъезда в автомобиль реанимации. Это было в Иванове. Человек умирал, и его жена, в панике, просила о помощи. Бригада реанимобиля заявила, что «вынос тела» в их обязанности не входит и они просто постоят немного. Она предлагала водителю деньги, но он счел их недостаточными. В итоге больного вынесли мой тесть, его друг и водитель (деньги он все же взял). У пациента было что-то острое с сердцем… Я всегда думал, что в реанимобилях для таких случаев есть специальные каталочные кровати. Но это вряд ли касается лечения и реабилитации после высокотехнологичной помощи. Я даже не знаю, сколько времени туда ехала скорая. В США, когда у меня был септический шок, скорая приехала практически мгновенно, и моя жена не искала помощи у прохожих — у реаниматологов было все необходимое.
- Я вспомнил палату РОНЦа на двух человек, в которой постоянно размещались четыре. Три больных и жена одного из пациентов из Рязани, который был совершенно неподвижен. Она спала на стульях. Мы, кроме нее, получали высокотехнологичную помощь по квоте. А она готовила еду своему мужу, убирала и так далее. В РОНЦе дают только капусту — вареную и тушеную. А врачи говорят, что нужно обязательно есть мясо. Эта женщина купила электронную скороварку и готовила мясо. Завотделением, узнав об этом, долго кричал на неё, что «они её и так терпят», а она тут еще такое устраивает. Он потребовал немедленно выкинуть прибор. Сказал, что если увидит это еще раз, выкинет и её, и её мужа. А она, дрожащими губами, спрашивала, как же ей быть, ведь больше негде взять мясо… В США во всех отделениях есть кухни, открытые для всех пациентов и родственников, а в палатах — раскладные кресла, где любой родственник может спать. Это, конечно, не влияет на результаты высокотехнологической помощи, но, казалось бы, в России капусту есть недостаточно.
- Вы упомянули бабушек, дедушек и прочую родню. Я тоже считаю, что это очень важно, особенно для ребенка. Знаете, в России их не пускают в больницы. Инкурабельному ребенку, умирающему в реанимации в Железнодорожном, не пускали мать, считая, что она может занести инфекцию. Такой режим везде. Вы удивитесь, насколько сильно он ограничен. В США моя жена ночевала в блоке интенсивной терапии рядом со мной, пока я был в коме, входила и выходила, когда угодно. Два человека — любых — могли одновременно посещать меня в госпитале в любое время дня.
С уважением, Антон Бусов.