В московской мастерской меня ожидает выселение, что по сути выходит за рамки просто физического ухода — это значит, что я лишаюсь своего места в России. Моя мастерская находится в центре Москвы на первом этаже здания нежилого фонда и занимает 71 метр. Я владею ею уже 34 года. Она стала частью моего творческого пути, поскольку я делил её с отцом, искусствоведом, а после его ухода остался арендатором как живописец. Все мои картины родились именно здесь, и на протяжении последних лет я продолжаю работать в ней, хотя большую часть времени провожу в Европе.
Мои работы находятся в Третьяковской галерее, Русском музее, Новосибирском, Тольятинском и ещё в 24 крупных музеях мира, включая Британский музей и Австралийскую картинную галерею. Я представлял Россию на Венецианском Биенналле и регулярно выставляюсь, проводя от трех до пяти выставок в год. В настоящее время у меня проходит выставка в Третьяковке, а пять месяцев назад завершилась выставка в Русском музее Петербурга. Нельзя не отметить, что моя выставочная деятельность является уникальной для российского живописца.
Тем не менее, в моё отсутствие, находясь сейчас в Германии, комиссия Союза Художников приняла решение о моём выселении из мастерской. Председатель живописной секции Павел Никонов на собрании заявил, что я сдаю свою мастерскую жильцам, что является полной ложью. Каждый, кто со мной знаком, понимает, что это нереально. Комиссия разыграла сценку, будто звонили мне и якобы получили подтверждение того, что я не нуждаюсь в мастерской. Этот театр потребовался для стремительного решения о сломе двери и аннулировании моей мастерской.
Друзья разыскали меня и предлагают срочно возвращаться в Москву, нанимать адвоката, чтобы доказать свою принадлежность к русскому искусству и необходимость мастерской. Однако я не собираюсь этого делать. Мое пребывание на Западе связано с интенсивной художественной работой: я готовлю выставки в Берлине, Венеции, Нью-Йорке, а также в Томске, Омске и Тольятти. Прерывать свою работу, чтобы угождать тем, кто хочет меня выселить, я не намерен. Более того, мне кажется неприличным в свои 55 лет, после тысяч написанных картин, доказывать, что я художник и мне нужна мастерская в России. Это унизительно.
Если МОСХ и Россия в лице этой организации решили продать мою мастерскую, значит, так тому и быть — это означает, что мне не придётся возвращаться в Россию. В Москве и в стране у меня нет другого места. Если никто не может остановить этот беспредел, значит, я не заслужил защиты и репутации. У меня есть одна просьба к тем, кто собирается ломать дверь: в моей мастерской находятся редкие философские книги, рукописи отца, магнитофонные пленки Н. Коржавина и А. Галича, записанные у нас дома, рукописи А. Зиновьева и ценный фотоархив. Было бы жаль, если бы это всё пропало.
В заключение несколько замечаний личного характера: 1) председатель Павел Никонов — добрый знакомый моего приятеля Григория Ревзина. Вероятно, телефонного разговора хватило бы, чтобы объяснить дикость и противоправность происходящего. 2) Павел Никонов — художник, картины которого мой отец неоднократно публиковал. В ту пору, когда «суровый стиль» нужно было защищать, это было важно. 3) Во всех своих книгах я отстаивал реалистическое искусство, защищая его от профанаций и коммерции. Забавно, что русские живописцы отплатили мне именно так. 4) Моя мастерская — это историческое место: здесь бывали Зиновьев, Мамардашвили, Геншер, Хобсбаум, Ростропович и многие другие. Странно будет видеть на этом месте офис туристической компании. 5) Пожалуйста, распространите это письмо — я хочу, чтобы это стало известно. Тот, кто сможет передать информацию в газеты, пусть сделает это. Я не собираюсь нанимать адвокатов. В России для меня мест нет — возвращаться некуда, значит, так тому и быть.