Завтра и послезавтра – дни траура по погибшим в Москве 16 лет назад, во время кровавого переворота, совершенного узурпатором Ельциным. 1993 год – абсолютно рубежный, очень важный и максимально насыщенный событиями, как политическими, так и личными, имеет для меня действительно переломное значение.
1 мая, как все, надеюсь, помнят, произошло кровавое столкновение ельцинских псов-рыцарей с мирной демонстрацией оппозиции. Хотя прошло 16 лет, я могу совершенно чётко и явственно восстановить последовательность событий, вплоть до минут. Мы с Серёжкой, который тогда не был моим мужем, шли в первых рядах демонстрации, и поэтому приняли на себя первый удар.
Самое любопытное, что на 8 мая была назначена наша свадьба, и в шкафу дожидалось своего часа свадебное платье – воздушное, с глубоким декольте. Однако платье пришлось упаковать, и замуж я выходила в водолазке с длинными рукавами и глухой юбке до пят (в 32-градусную жару – май был на редкость жарким). И жених, и невеста были с головы до ног цвета спелого баклажана – на нас не было живого места от фиолетовых кровоподтеков от омоновских дубинок. У меня были отбиты ладони: идя в первом ряду колонны, мы пытались заслониться от «демократизаторов».
В толпе возможности маневра сильно ограничены – убежать или спрятаться невозможно, приходится принимать «ближний бой». Я считаю, что жизнь мне буквально спас профессор философского факультета МГУ Иван Аршакович Гобозов – я не видела, как омоновец сзади занёс дубинку надо мной, а Гобозов прыгнул на меня, повалил на землю, и в результате «демократизатор» не размозжил мне голову, а опустился на его спину.
Другой мой ангел-хранитель – профессор того же философского факультета Фарид Поташов. Омоновцы оттеснили нас влево, где стоял грузовик, и меня на этот грузовик буквально вынесло толпой – кузов был уже переполнен людьми, пытавшимися спастись от дубинок, так что возможности маневра снова не было. Бортики машины были, как назло, уже отломаны – люди делали из досок подручные средства. Омоновцы развлекались тем, что били нас дубинками по ногам, пытаясь стряхнуть на землю.
Какой-то молодой парень с живодерской ухмылкой упорно лупил меня по икрам, но я понимала, что если упаду с грузовика, то меня растопчет толпа, и изо всех сил пыталась удержаться. В этот момент Фарид Исхакович Поташов, как будто спустившись с небес, кинул мне железную арматуру! Я одним ударом сбила с этой живодерской мрази каску, а затем одним навесным ударом арматурой по голове – залитый кровью омоновец упал, как подкошенный, его унесли на тротуар.
Может, я его искалечила – кто сейчас разберёт. Уже потом выяснили, что моему дедушке, шедшему в последних рядах демонстрации с колонной ветеранов войны, омоновцы пробили голову. Подкрепление зашло с тыла, лупя дубинками в щиты, и обрушилось на стариков и старушек. Дед провалялся с сотрясением мозга весь май.
Забавно, но в тот момент мы не чувствовали боли – только задыхались от «черёмухи», обливались слезами, дыхание перехватывало, но боли не было. Всё почувствовали мы уже по дороге домой – я вплоть до дня свадьбы валялась плашмя, а в ванной всю неделю с нас текла зеленовато-желтая сладковатая вода – привет «черёмухе». Весёлый был год. Философский факультет рулит.
Про октябрь 1993 года написано и сказано столько, что вряд ли стоит вдаваться в подробные описания. Могу лишь сказать, что и моя семья, и друзья несли вахту у Белого Дома с 21 сентября – с момента объявления Ельциным антиконституционного указа №1400. Наша палатка с надписью «РКСМ» ранним утром 4 октября раздавила танк – слава Богу, что в тот момент в ней никого не было.
Мы дежурили у здания парламента посменно, через день. Судьба благоволила – утром 3 октября истек срок моего дежурства, я сменилась и поехала домой. Обратно я должна была приехать утром 4-го… Таким образом, самый разгар восстания я наблюдала по домашнему телевизору. Увидев, что началась стрельба, я вскочила и засобиралась обратно, поскольку мама находилась в Белом Доме, она тогда работала в депутатской фракции «Отчизна».
Однако дед запер квартиру и сказал: «Дочь, кажется, я уже потерял, не хочу потерять ещё и внучку». Я плакала, пыталась выбить дверь, но безуспешно. Ранним утром я увидела, что по Белому Дому стреляют танки, начался пожар, и здание горит. Ближайшие двое суток были, наверно, самыми чёрными в моей жизни – я знала, что мама в здании, а сделать ничего не могла.
Прошли два мучительных дня, и утром 6 октября мама вернулась домой. Я с трудом её узнала – три дня назад, когда мы с ней последний раз виделись, это была здоровая, красивая женщина с тёмно-каштановыми волосами, а вернулась она состарившаяся, разбитая, с потухшими глазами и абсолютно седой головой. Она почти сутки пролежала в насквозь простреливаемой комнате, прикрываясь от пуль трупом омоновца.
Маму вывели сердобольные медики, проверявшие здание на предмет раненых и убитых, дали ей белый халат и посоветовали порвать и сжечь парламентское удостоверение, закосив под медсестру. Вечером мы запихнули нашего комсомольского вожака Игоря Малярова, уже объявленного в федеральный розыск, в минский поезд, и началась его эмиграция, продлившаяся до объявления Думой амнистии всем участникам.
Мы периодически навещали его в разных городах и даже ухитрялись проводить там выездные Бюро и Пленумы ЦК РКСМ. В ельцинском указе было всего 6 организаций, подлежащих запрету, среди которых РКРП и наш РКСМ, хотя нам в ту пору было всего 9 месяцев. Пустяк, а приятно – факт признания, как-никак.
Таким образом, мы функционировали нелегально почти 3 года – только в 1996 нас легализовали и зарегистрировали, и то после ряда ухищрений с нашей стороны. КПРФ, заметьте, в указе не было – ей дали спокойно жить и участвовать в декабрьских выборах. С тех пор я нежно люблю одну из центральных московских газет – в одном из октябрьских номеров на первой странице было напечатано объявление о том, что за любую информацию о местонахождении государственного преступника Игоря Малярова газетка выплачивает 10 000 долларов.
В течение нескольких дней мы всем составом нашего ЦК каждые полчаса звонили в редакцию, таинственным голосом сообщая, что Маляров скрывается в Испании, Польше, на Ямайке, в старообрядческом скиту в сибирской тайге, в борделе Бангкока, в бразильской сельве и тому подобной фигне. Мы договорились, что если кому-то из нас всё-таки заплатят 10 тысяч, мы частично пустим их на лечение раненых, коих после указанных событий было в изобилии.