Рисунок Алексея Меринова. Моцарт говорил, что «внезапно — в один миг — слышит сразу всю симфонию, остаётся только записать». «Только»? Идея, пришедшая в голову, — прекрасна. Но начинаешь записывать — она тускнеет, вязнет, становится уродливой… Понятные мучения. Неуклюжие попытки и сознание своей слабости. Осознание, что портишь, что идеал осыпается, рассыпается. «Только записать»? Симфония — сто тысяч нотных знаков. И даже если Моцарт слышал (откуда?), то надо ещё записать без ошибок. То есть сто тысяч раз не ошибиться. А как Моцарт услышал симфонию? Музыка, воспроизводимая всего лишь втрое быстрее, — уже гадость, визг. Свиристит, как бормашина зубного врача. Сорок минут за долю секунды? Ускоренная до безобразия? Чушь!
Он ведь говорит, что сразу слышит прекрасную музыку, а не «вжик». Как Моцарт получает дар? Как гений получает дар Небес? В точности как любой ребёнок. Внезапно на пороге отец. Лукаво улыбается. Дарит шикарную коробку. Ребёнок испытывает мгновенный восторг, прилив счастья. На коробке — потрясающий пиратский трёхмачтовый бриг. Паруса раздуты, нос разрезает волну, пенится бурун, вьётся вымпел, летит ядро, бортовые пушки дымятся… А в коробке — детали. Тысячи. И напильник, и баночка клея, кусочек шкурки… Картинку ребёнок видит в миг. Всю красоту — корабль, море, небо, движения, ветер, грохот пушек. Да-да, он слышит!
Проходит год, коробка пылится в чулане; на книжной полке — подставка, на подставке сикось-накось склеенный киль… Мальчик — не гений. Ему надоело ковыряться с детальками, он предпочёл ковырять в носу. Не сделал — значит, не смог; подарок ошибся адресом. Так бывает.
Французский поэт Поль Валери пишет в дневнике: «Я шёл по улице, когда внезапно меня захватил некий ритм, который не давал мне покоя. Затем к этому ритму подключился второй. Эта комбинация непрерывно усложнялась и вскоре превзошла своей сложностью всё, что могли бы позволить мне внятно воспроизвести мои ритмические способности. Ощущение чуждости стало почти мучительным. Я не композитор; с музыкальной техникой я совсем не знаком; и вот мною завладевает многоголосая тема такой сложности, о которой поэту не дано и мечтать. Я говорил себе, что стал жертвой недоразумения, что вдохновение ошиблось адресом».
Моцарт вдруг слышит всю симфонию, но это не ускоренный свист. Он её слышит идеальной и мгновенно. (Так мы видим бриг на коробке.) А потом надо записать последовательно: одна нота, потом другая, потом диез… Так бывает. Художник видит мгновенно: прекрасный пейзаж! Потом рисует годы. Случается, кое-что ослепительное получает в дар и неМоцарт. Увидел этот неМоцарт пейзаж потрясающей красоты, рассказывает: — Вот, значит, слева деревья, ну, такие, короче, берёзы, что ли…
Однако, при всём своём многословии, он нем. Он мычит, поминутно вставляя «короче», и никакой картины из этого мычания не возникает. А ведь он видел. Глаза, значит, есть. И душа есть, раз уж в восторг пришёл и хочет поделиться. Но… Вдохновение ошиблось адресом.
Когда дарят? Где это происходит? Где дают? Куда бежать? Моцарт рассказывает: «Иду один. Вдруг…» Маяковский рассказывает, как ходит по комнате и мычит. Мандельштам и Поль Валери тоже шли одиноки, когда вдохновение ошиблось адресом. Но главный авторитет — Наше Всё. Пушкин написал: «Ты не можешь вообразить, как живо работает воображение, когда сидим одни между четырех стен, или ходим по лесам, когда никто не мешает нам думать…»
«Сидим одни, ходим по лесам». Можно подумать: поэт и кто-то ещё. Но тут не двое. Фраза «никто не мешает нам думать» исключает спутника. Спутник у нас, как правило, — говорящий. Либо он сообщает тебе, о чём он думает, и тем сбивает. Либо — ты ему, но значит, перестаёшь думать и подбираешь слова поточнее, ждёшь ответа…
Неужели это редчайший случай пушкинской неточности? Нет, это очень точное выражение. «Нам» — это «нам, людям». Думать мешают все. Чем ближе человек и дороже, тем сильнее мешает. Полный вагон метро не мешает, они посторонние — в стороне от сознания. А любимое существо отвлекает от мыслей настойчиво и непрерывно. Одиночество — властное роковое условие дарителя. Сказал бы «безжалостное», если бы не огромное бесконечное счастье получившего подарок.
«Выхожу один я на дорогу; Сквозь туман кремнистый путь блестит; Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу, И звезда с звездою говорит». Но что здесь написано? Чтобы услышать разговор звёзд, надо быть одному. Надо выйти на дорогу; не на машину выезжать, глядя на светофоры и чужие бампера. Это — на верную дорогу, на истинный путь. Не иду по дороге, а выхожу на. Откуда? — из тьмы, из тупика.
Блуждал, заблудился и — вот счастье — вышел на дорогу; и душа освобождается от страхов и беспокойств; и — услышал… Пустыня внемлет Богу, а толпа — нет. Блуждал один — вышел на дорогу. Толпа не может выйти. Она не человек. Она «что», а не «кто». Она неодушевлённое.
Самое интересное — думать. Стараться понять мир, ход событий, душевные движения. Мы знаем, как растёт дерево. Человек говорит: «Это берёзка через 20 лет будет выше дома». Это — предсказание. Пророк. Но правильно ли поймёт пророка ребёнок, живущий на 23-м этаже? И через 20, и через 30 лет берёзка будет далеко внизу. А сбудется ли это предсказание в деревне? Да, если жить по-человечески. Нет, если берёзу срубят на дрова приехавшие «на природу».
Огромное число людей и сознательно, и бессознательно борются против главного дара — против мысли. Уничтожают в себе человека. Остаётся худшее в мире животное: потребитель, разрушающий планету. Одиночество — творческое условие духа. Из дневника Франца Кафки: «Жажда беспредельнейшего одиночества. Быть с глазу на глаз с самим собой… Всё, что я сделал, плод только одиночества… Я ненавижу всё, что не имеет отношения к литературе… Разговоры лишают все мои мысли важности».