Сегодня члены Общественной наблюдательной комиссии Москвы в течение пяти часов ожидали встречи с Леонидом Развозжаевым в изоляторе «Лефортово». В течение этого времени, как сообщили представители администрации, он и Константин Лебедев якобы проходили следственные действия. Однако это оказалось ложью. Бóльшую часть времени они находились в своих камерах. Офицер, сопровождавший нас, назвал это «маленькой технической ошибкой». Учитывая обстоятельства, складывается ощущение, что возможность увидеть ребят нам предоставили лишь благодаря нашей настойчивости: по неясным причинам их не хотели показывать.
К Леониду Развозжаеву мы смогли попасть только в половине седьмого, хотя прибыли в изолятор в половине второго. Перед нами там побывали Цветков и Лукин, которые бодро отчитались о том, что факты пыток не подтвердились. Их здоровью можно только пожелать удачи.
Леонид рассказал о своих переживаниях. После того как он отошел от здания комитета по беженцам, чтобы купить булочку, его схватили не менее четырех человек и бросили в микроавтобус с украинскими номерами. Руки и ноги были связаны скотчем, а на любую попытку пошевелиться следовал пинок в спину или плечо. На голову натянули шапку, чтобы он не видел, где находится. По его предположениям, именно на границе он был передан из одного микроавтобуса в другой, уже с русскими сопровождающими. Поверх скотча ему надели наручники с цепями, так что он постоянно находился в согнутом положении. Эти кандалы не снимали до самого приезда в Москву. Еды и воды ему не давали, в туалет не водили. Один из сопровождающих все время интересовался, не наделал ли Развозжаев под себя.
Его привезли в подвал частного дома, где начали угрожать: «Ты сейчас вне правового поля, никто не знает, где ты. Сегодня ты — живой, а завтра — безымянный холмик. Твоя жена работает там-то, брат там-то, а дети там-то учатся». Требовали написать явку с повинной, уверяя, что это единственная возможность остаться в живых. Леонид писал явку в наручниках, его почерк сказался на этом. Часть текста ему диктовали, часть предлагали придумать самому, но при этом спрашивали, что он напишет. Он рассказывал, что не одобряли его варианты: «Что-то Удальцов слишком пушистый получается… как это он не хотел беспорядков 6 мая?.. нет, давай лучше вот так…» Так он и писал — про то, как получали финансирование на массовые беспорядки 6 мая, как организовывали лагеря для боевиков, как оппозиция работает на иностранные спецслужбы, как планировали взрывы или блокировки железнодорожных путей. Писал, что брал деньги, хотя, конечно, никаких денег на беспорядки не брал.
Чтобы он мог писать, сдвинули шапку с левого глаза. Он увидел, что большинство людей вокруг были в масках. Один из них, аналитик, знал по именам даже самых незначительных членов протестного движения, что удивило Развозжаева. После того как он подписал явку с повинной, его заставили зачитать её под видеокамеру. Леонид ждет, когда это видеопризнание появится в Интернете. Он выполнил это тоже в наручниках, но считает, что они в кадр не попали. Он полагает, что если бы не сделал всего этого, его бы уже не было в живых. За три дня он съел лишь один бутерброд — после подписания признания. Тогда ему также дали поспать два часа, сидя в подвале. Через два часа после видеобращения его увезли и через 4-5 часов он уже был в Москве, предположительно находясь в Брянской области.
Леонид уверяет, что всё, написанное им в «явке с повинной», — неправда. Затем ему сказали позвонить следователю, но на месте его не оказалось, и дальше переговоры вели другие люди. У входа в Измайловский парк его пересадили в машину следователя, и тогда он понял, что следователь прекрасно знает, кто мучил Развозжаева. Уверенности прибавило то, что когда в Следственном комитете он стал отказываться от явки с повинной, помощник следователя отвел его в отдельное помещение и сказал: «Была же у вас договоренность, что ты всё будешь нормально делать…»
Леонид находится в подавленном психологическом состоянии. Он боится оставаться в камере один, опасаясь возвращения тех, кто его похищал и допрашивал. Адвоката к нему до сих пор не допустили. Как сообщил следователь, Виолетту Волкову не допускают к делу, так как его интересы противоречат интересам других её подзащитных. Он просит других адвокатов, называет Фейгина и Аграновского. Можно, конечно, сказать, что пыток, как таковых, не было, если не считать сковывание наручниками поверх скотча, чтобы не оставалось следов, угроз «сывороткой правды», от которой «дураком останешься на всю жизнь, но сначала проблюешься», и угроз убийством самого Леонида и его родных.
Однако я не готова говорить о том, как бы повела себя в подвале дома в неизвестном селе. Очень хочется думать, что не сломалась бы, не оговорила бы себя и других. Но, возможно, моя богатая фантазия не позволяет это утверждать. Цветков же пишет, что «в Следственном комитете и СИЗО пытки не применялись», не упоминая о подвале в неизвестном доме. Развозжаев говорит, что пытался рассказать ему об этом, но у Цветкова это интереса не вызвало…