Многие не понимают мотивы людей другой национальности, проецируя на них свои мысли и нравственные ценности. Для того чтобы разобраться в менталитете народа, недостаточно просто дружить с отдельными его представителями или посещать друг друга в гости. Необходим опыт жизни среди этого народа на протяжении значительного времени. Лично мне хватило двух лет в Махачкале, чтобы понять: это совершенно другой мир, другая цивилизация. Конечно, его можно понять, но мой организм никак не хотел его принимать.
Это происходило в середине 80-х, мне тогда было 25 лет. И дело не только в том, что я долго не могла запомнить национальные имена. В НИИ, где я работала, ко мне относились с уважением, и до сих пор сохранились приятные воспоминания. Однако первый вопрос, который мне задали, был: «Какой национальности?» Когда начальник узнал о моей беременности, то отнесся к этому совершенно спокойно. Для них это было естественно, в то время как в России это создавало определенные проблемы для руководителей: «Кем заменить?» Но его реакция была другой, когда, находясь в декретном отпуске, я свободно прошла в наш режимный институт. «Как ты прошла без пропуска?» — удивился он.
Люди ценили русских на работе, но не в быту. Один сосед-кумык женился на бурятке, и его мать сказала ему: «Лучше бы на русской женился, раз не нашел дагестанку!» Однажды другая соседка вытащила из открытого колодца моего четырехлетнего сына, и я так была шокирована, что едва смогла ее поблагодарить. Моя русская подруга, замужем за нацменом, рассказывала, как воспитывают мальчиков и девочек. Девочкам ставили в обязанность прислуживать своим братьям, даже если они младше. Ей было трудно.
Свадьбы отмечали во дворах между пятиэтажками, устанавливали брезентовые шатры и готовили еду на кострах. Веселье продолжалось несколько дней, музыка звучала громко, но стрельбы не было. У соседей дочка вышла замуж; её родители обставили квартиру за калым. Позже семья распалась, и они вернули калым. Свекровь, работающая в школе, делилась воспоминаниями о том, как почитают учителей и старших. Говорила и о многоженстве: у детей один папа, а мамы разные, и все живут вместе.
Меня потрясли дагестанские сказки. Вот суть одной из них: в селении не было воды, так как какое-то чудище её «контролировало». Богатырь, который остановился на ночь у бабушки, убил это чудовище, и на утро она пошла продавать воду соседям. Может быть, в условиях капитализма это воспринимается как нормальное явление, но в русских сказках воду не продают, а закатывают пир на весь мир. Или другая картина: женщина-дагестанка несет на руках ребенка и тащит сумку, а муж идет рядом, чуть ли не вприпрыжку.
Также помню, как в магазине я купила что-то, не рассчитавшись, и ждала, когда мне вернут 20 копеек. Затем осознала, что это не в России! После этого я перестала считать мелочь. Хотя однажды на базаре, когда я хотела купить 100 граммов горького перца, дед-продавец так удивился, что просто насыпал мне две горсти. Мои чувства были смешанными. Эти мелочи складывались в общую картину, и я поняла, что там я чужая, а этот мир — для меня чужой. Не прижилась!
В начале свекровь удивлялась, зачем мы уезжаем от моря и фруктов, но в 93-м и сама уехала — русских стали вытеснять. Однако я приобрела уникальный опыт. В Ставропольском крае у меня были ученики-дагестанцы. И вот что я заметила: если они не теряли связи с Дагестаном, то, несмотря на порой буйный темперамент, могли вести себя вполне адекватно, слушать и выполнять задания. Как только им напоминали о том, что они горцы, это влияние становилось заметным.