В выводах следствия по делу пусек присутствуют богословские потуги. Среди них – квалификация прохода на солею (при этом подчеркивается, что это происходило в приличной одежде) как кощунство. Указывается, что обвиняемые «незаконно проникли в огороженную часть храма, предназначенную для совершения священных религиозных обрядов, чем кощунственным образом унизили вековые устои и основополагающие руководства Русской Православной Церкви». Здесь ненавязчиво отождествляются солея и алтарь, что звучит не вполне корректно.
Но что это за государственные законы, которые якобы запрещают всходить на солею? Ведь именно такой формулировкой следствие оскорбляет саму Церковь. Это вызывает недоумение: если для товарища полковника «вечные устои и основополагающее руководство Церкви» могут быть не Евангелие, а придуманный им запрет для мирян подходить к иконам иконостаса на солее, то это выставляет нас в весьма нелепом свете.
Балканские Церкви, в отличие от нашей, позволяют мирянам свободно передвигаться по солее, целовать иконы и передавать в алтарь поминальные записки. Этим они демонстрируют более гибкий подход к священнослужению.
Интересно, что полковник выносит свой строгий вердикт просто за факт молчаливого подхода обвиняемых к амвону. Если бы он заявил: «восхождение на солею с кощунественной целью является кощунством», это было бы логично, но сам факт контакта мирянских подошв и солеи кощунством не является.
Богословская несуразица обвинения ярко указывает на неучастие самой Церкви в этом судебном процессе. Если бы полковник согласовывал свои действия и слова с Патриархией, таких ляпов, как ненадлежащее именование «самым священным местом Храма» не Престола, а амвона, не произошло бы.