Странная озлобленность, проявляющаяся в комментариях к письму из колонии, заставляет задуматься. Это письмо не о страданиях одного человека, а о мучениях тысяч заключенных женщин. Автор кричит о боли и унижении, а в ответ слышатся голоса, утверждающие, что наши лагеря — лучшие в мире, и страдать там, мол, положено.
Вновь обращаюсь к диалогу доктора Гааза и митрополита Филарета именно на эту тему. Притча о добром самарянине, похоже, для таких людей осталась лишь литургическим украшением. Мышление подобного рода, увы, носит языческий и большевистский характер: право на сострадание необходимо заслужить, став «нашими». Странно, что самарянин не ставил никаких предварительных идеологических условий для своей помощи.
Если Евангелие не воспринимается, то и призыв Цветаевой в годы гражданской войны вряд ли будет услышан: «ненависть, ниц! Сын — раз в крови!». Что касается моего отношения к автору письма, то могу сказать: насколько омерзительна мне была жизнь Толоконниковой до ареста, столь достойным кажется ее поведение после.
Нам нравится читать и цитировать восхищенные отзывы врагов о наших солдатах, офицерах, генералах, которые сражались до конца даже в безнадежных ситуациях. Мы восхищаемся нецензурным ответом гвардии Наполеона, окруженной на поле Ватерлоо. А готовы ли мы так же относиться к своим недругам? После прочтения этого письма мне было бы интересно спросить жен полицейских: каково им гладить и чистить мундиры своих мужей, пошитые руками плачущих и униженных рабынь?