Кто-то местный остановил меня посреди улицы Спасской у крыльца Ленинского суда. «Что делать, что делать?» — спрашивает он. Перекрытая полицией улица и несколько десятков болельщиков на проезжей части. Бегает Яшин, говорит всем: «Давайте раскачаем», имея в виду какое-то скандирование. Борис Немцов дает интервью иностранцам, а Гудков-младший, наоборот, не дает, потому что, по его словам, кроме одного матерного междометия слов у него нет.
В такой обстановке ко мне подходит кто-то местный: «Что делать, что делать?» Я не знаю, что делать, и отвечаю: «Простите, я не знаю». Он вновь настаивает: «Нет, вы скажите, что делать». «Вы же видите, что кировских здесь — дай Бог если два человека. Все решается в Москве». «Да,» — отвечаю я, — «решается». Он повторяет: «Если москвичи ничего не сделают, то ничего вообще не будет. Ваше дело, Олег, никогда не раскроют, если москвичи ничего не сделают». Человек, явно уговаривающий меня что-то делать, заставляет меня злиться, потому что я не знаю, что делать, не умею этого. Местный, казалось, не верит, сердито говорит: «Спасибо» и уходит. Я ему уже в спину: «Да за что спасибо-то?» Хочется то ли плакать, то ли блевать.
Даю, как Немцов, комментарий каким-то иностранцам и, как Гудков, не могу найти слов, кроме матерных. Но затем нахожу одно слово — «Катастрофа». На оцепленную улицу из суда выезжают два микроавтобуса — в одном из них Навальный, в другом — Офицеров. Пресса бежит к следственному изолятору, кажется, как будто что-то можно разглядеть или услышать через стены. Всё, пять лет без Навального начались. Небо всё такое же.
Через несколько минут Волков, начальник штаба Навального, объявит, что он снимается с выборов. «Это бред, это глупость, зачем делать им такие подарки — пусть сами снимают, помогать-то им зачем?» Я злюсь, но Волкова я люблю, не люблю Каца, который, насколько я понимаю, второй после Волкова в штабе. Ругаюсь: «Кац, Кац, мурзилка». СМС от Волкова — «это не мы, это он. Он — Навальный». Адвокаты только что пришли от него из СИЗО, я спрашиваю: «Что, он действительно решил сниматься?» Адвокаты успокаивают: «Нет, ничего не решил, завтра скажет, снимается или нет».
Дальше о более интересном: осмотрели вещи, поотламывали фильтры у сигарет (говорят, так положено), растворимую еду, супы и картошку перемешали, и теперь непонятно, к какому пакетику какая инструкция относится. Нательный крестик отобрали, потому что драгметалл, не положено; вот был бы алюминиевый, тогда бы оставили. Еще часы — Алексей волнуется, что куда-то делись его часы. Часы у Юли в сумке, сам же ей отдал. Юля, когда пойдет к нему на свидание, скажет, чтобы не волновался. Стандартные хлопоты в такой ситуации.
Проходит время, и спустя два часа после приговора с адвокатами связывается уважаемый, знаменитый и информированный пожилой коллега из Москвы, человек того ранга, который позволяет пить виски с кем угодно, сохраняя репутацию порядочного человека. Он говорит, что есть мнение, что надо оспорить заключение под стражу. «До вступления приговора в силу, есть возможность остаться под подпиской о невыезде, очень хорошие шансы». При этом это вообще непонятно, что с ним такое случилось — может, перегрелся, может, возраст. Так ведь на самом деле не бывает, чтобы выпускали после приговора. Глупости это. Адвокаты, конечно, никакой жалобы не подают.
Наступает вечер, самое время следить за новостями из Москвы — через полчаса, максимум час, народ начнет выходить на Манежную. И вот именно в этот момент, еще до Манежной, но уже после окончания рабочего дня, появляется прокуратура, которая решила подать ту жалобу, которую не стали подавать адвокаты. Государственные агентства ставят на ленты комментарии того пожилого и уважаемого адвоката — «да, мол, так и надо, очень правильная жалоба, УПК позволяет». Утром Навальный и Офицеров выходят на свободу.
Судья Блинов вчера спрашивал подсудимых, понятен ли им приговор, уже на бегу — выбежал из зала, не дождавшись ответа. Что-то знал, что-то чувствовал? Черт его знает, но сегодня я бы приставил к нему психолога, мало ли что. А Навальный — что Навальный, вместо тюремного бегунка Кремль выдал ему диплом главного своего оппонента, главного политика страны.
Тех, кто считает, что освобождение стало реакцией на вечерние стояния в центре Москвы, хочется ласково потрепать по голове — «вы мои милые, вы мои добрые». Тех, кто понимает, что Манежная не при чем, хочется, как меня тот кировский парень у суда, спросить испуганно: «Черт, ну хоть вы-то понимаете, что происходит, зачем это?» Московские выборы? Собянин нуждается в бесспорной легитимности, которая значительно более бесспорная, чем у Путина? Зачем? Путину это нужно, чтобы уйти, оставив после себя Собянина? Какая-то борьба в Кремле — как с отставкой Якунина?
Приговор судьи Блинова на хакеров не свалишь, но и в случае с Якуниным ведь в хакеров могли поверить только совсем дурачки. Что еще? Пусть версии сочиняют политологи. А мы, фантазеры, можем позволить себе немножко больше. Следующим президентом России будет Алексей Навальный. Люди, про которых мы (с подачи, между прочим, и Навального в том числе) думаем, что они безраздельно владеют Россией и правят ею, сознательно делают всё, чтобы тот, кого еще вчера в новостях аттестовали блогером, стал первым лицом в российском государстве.
Они работают на это и только на это — и Кремль, и Следственный комитет, и государственная пропаганда (не забывайте, что голливудские видеотрансляции из зала суда — это не смеющее чихнуть без разрешения РИА «Новости»). Трудно поверить, что они делают это с радостью и удовольствием, но они делают это сознательно. Полагаю, себе они не принадлежат и делать то, чего действительно хотят, просто не могут. Пройдет пять лет, и всесильные ныне государственные миллиардеры станут скучными старичками в трениках, поливающими огороды на своих скромных дачах не в модном ныне Акулинине. Будет новая страна, новые исполнители главных ролей, новое всё.
И ни Навальный, ни кто-то другой не сможет объяснить, почему так произошло. Свалят, наверное, всё на народ — ну, пускай будет народ. У народа, кстати, сейчас действительно появится шанс что-нибудь в этой суматохе для себя отвоевать. Но это уже как повезёт.