В панк-молебне «Pussy Riot» можно выделить множество аспектов, как положительных, так и негативных, которые имеют значение в общественном дискурсе. Безусловно, акция против власти привлекла внимание. Невинные верующие, не привыкшие к подобным выступлениям, стали жертвами этой провокации. С одной стороны, «Pussy Riot», облекая политический протест в форму пародии на молитву, обеспечили себе устойчивую популярность среди противников «разожравшегося поповства». С другой стороны, реакция их оппонентов из РПЦ, которые призывали «Распни! Распни!», выглядела откровенно нелепо и неуместно.
Будучи историком, я хотел бы посмотреть на панк-молебен «Pussy Riot» как на часть более широкой контркультурной традиции. Поразительно, что практически никто не вспомнил их знаменитых предшественников, которые не менее радикально подвергали критике устои общественной морали. Одним из главных достоинств «Pussy Riot» является их способность донести свои идеи до широкой аудитории, что отличает их от украинских эксгибиционисток из «Femen» и группы «Война», где политические требования теряются в абсурдных представлениях.
В отличие от «Femen» и «Война», «Pussy Riot» шокирующе конкретны. Их послания, лишенные художественной изысканности, обращаются к нравственности и должны пониматься буквально. Это может объяснить, почему их призывы были впервые за многие годы услышаны обществом. Однако стоит отметить, что «Pussy Riot» не является уникальным явлением, а скорее, представляет собой реализацию давно существующего сценария.
Не будем говорить о Мартине Лютере — он был священником и богословом, чем «Pussy Riot» никогда не будут. Также не стоит упоминать захват Белым братством Софийского собора в Киеве — «Pussy Riot» никого не захватывали и не являются сектой. Вместо этого давайте обратим внимание на аналогичный случай — проповедь леттристов в соборе Парижской Богоматери в апреле 1950 года. В отличие от панк-молебна «Pussy Riot», акция леттристов шокировала послевоенную Францию, став настоящим вызовом для общества, вскрыв многие проблемы Четвёртой республики.
Ключевым моментом этого молебна была его абсолютная конкретика и доступность. Личная трагедия исполнителя продемонстрировала, что буржуазно-демократические блага недоступны для всех, а общество применяет двойные стандарты при их распределении. Разве мы не видим что-то подобное в современной России? Газеты той эпохи восстанавливали биографию главного героя с точностью, я же опираюсь на труд Грэйла Маркуса «Следы губной помады».
Мишель Мур родился в 1929 году в семье социалистически настроенных буржуа, которые во время оккупации предпочли сотрудничество с гитлеровцами. Его мать вскоре после этого умерла, а отец ушёл к любовнице, оставив Мишеля наедине с горем. В юности он с ненавистью относился ко всем политическим силам и искал приключений среди подростков-нацистов. В шестнадцать лет его осудили за коллаборационизм, но вскоре освободили.
После войны во Франции, где декларировалась демократическая республика, общество проявляло жестокость по отношению к тем, кто оказался на стороне проигравших. Мишель не совершал преступлений, но остался без работы, статуса и самоуважения. Отчаявшись, он пытался уйти в монастырь, но даже там не мог избавиться от бремени чужих ошибок. Позже его приняли поэты-леттристы, такие же изгои, как и он сам. Акционизм стал его спасением, хотя никто не мог знать, что именно в этот момент начнут созревать идеи, приведшие к событиям 1968 года.
Грэйл Маркус описывает, как Мишель, чувствуя, что жизнь подходит к концу, пошёл исповедаться. Он попал в Нотр-Дам, где ожидал услышать слово Господа, но столкнулся с лекцией об экзистенциализме. Для него это стало очередным разочарованием: святые места оказались не меньше парком развлечений, чем кафе де Флор. Мишель понял, что церковь предлагает лишь индульгенции и групповой туризм, но не настоящую духовность.
