За два дня до открытия подвала графу Алексею Толстому исполнилось 29 лет. Толстой помог антрепренеру Б. Пронину, первому хунд-директору «Бродячей собаки», собраться на новогодний вечер, предшествующий творческой жизни арт-клуба, квинтэссенции артистического Петербурга. Вечер посетили Т. П. Карсавина, М. М. Фокин (балет); Ю. М. Юрьев – Первый кавалер Ордена Собаки, В. П. Зубов, Н. Петров (театр); К. Д. Бальмонт, Игорь Северянин, П. П. Потёмкин, Саша Чёрный, О. Э. Мандельштам, М. Лозинский, Владимир Нарбут, М. Зенкевич (цех поэтов); символист Тиняков (в будущем профессиональный нищий: «Подайте бывшему поэту!»); «сатириконовка» Тэффи; композиторы Илья Сац, Эренбенг; издатель и критик Сергей Маковский (журнал «Аполлон»); художник Илья Зданевич (Ильязд).
Подвал «Бродячая собака» Художественного общества интимного театра был торжественно открыт в новогоднюю ночь с 31 декабря 1911-го на 1 января 1912 года.
Во втором дворе подвал, В нём – приют собачий. Каждый, кто сюда попал – Просто пёс бродячий. Но в том гордость, но в том честь, Чтобы в тот подвал залезть! Гав!
Когда уже был поднят не один тост, и температура в зале в связи с этим также поднялась, – вспоминал Николай Петров, – неожиданно возле аналоя появилась фигура Толстого. В шубе нараспашку, в цилиндре, с трубкой во рту он весело оглядывал зрителей, оживлённо его приветствовавших: – Не надо, Коля, эту ерунду показывать столь блестящему обществу, – объявил в последнюю минуту Толстой, имея в виду одноактную пьесу Алексея Толстого, где на сцене по ходу действия аббат должен был рожать ежа. Так начался первый сезон кабаре «Бродячая собака».
Ольга Высоцкая, актриса «Дома интермедий», придя одной из первых, сняла с руки длинную белую перчатку и набросила её на деревянный круг. Подошедший Евреинов повесил на одну из свечей чёрную бархатную полумаску. Эти реликвии, – с санкции Н. Сапунова, великолепного художника, театрального сценографа, – и висели на люстре всё время, пока существовала «Собака». К великому несчастью, через шесть месяцев Николай Сапунов трагически погиб, утонув, перевернувшись вместе с лодкой во время прогулки по заливу в Териоках под Петербургом.
Владимир Александрович Склярский, бессменный руководитель возрождённого в 21 веке арт-подвала, вспоминал, как художник Сапунов в 1912 году пенял Пронину: – …Борис, не пускай сюда «фармацевтов»! На что тот резонно отвечал: – Хамы, а кто платить будет?! – Так, ясно, без «фармацевтов» не обойтись, – продолжал Склярский: – Памятуя печальный опыт Пронина, который вынужден был искать «фармацевтов» ещё в 1915 году и оставил подвал также и по причине его маленьких размеров, я, второй хунд-директор, принимаю решение присоединить к исторической части подвала и другую, так сказать, нью-собаку, тем самым узаконив институт «фармацевтов», создав зону их накопления – «фармацевтник».
На дворе метель, мороз, Нам какое дело! Обогрел в подвале нос И в тепле всё тело. Нас тут палкою не бьют, Блохи не грызут ! Гав ! Гимн Всеволода Князева.
Материалов о необъявленных, экспромтных вечерах почти не сохранилось, да и как можно сохранить сиюминутную реплику, жест, шутку, одним словом, импровизацию, которая в «Собаке» по существу становилась самой жизнью. То тот, то другой из артистов споёт, спляшет, продекламирует. Публика не стеснялась вслух острить над исполнителями. Последние же, прерывая себя, острили над публикой. Безумная натура директора кабаре проявлялась неистово – Пронин всем говорил «ты». Во время вечера он также продолжал здороваться, раскланиваться, пристраиваться к столу: – А, и ты тут, – появлялся он у чьего-нибудь столика и, расцеловавшись, усаживался у собравшейся компании.
Пили шампанское, он выпивал бокал, и, вдруг замечая рядом ещё не приветствованных друзей, бросался к ним, потом переходил дальше. За «поэтическим» столом идёт упражнение в писании шуточных стихов. (В «Собаке» постоянно проходили различные литературные игры, являвшиеся лучшим доказательством истинного таланта поэта и требовавшие, даже от избранных, полного внимания и собранности.) Все ломают голову, что бы такое изобрести. Предлагается, наконец, нечто совсем новое: каждый должен сочинить стихотворение, в каждой строке которого должно быть сочетание слогов «жора». Скрипят карандаши, хмурятся лбы. Наконец, время иссякло, все по очереди читают свои шедевры…
Однажды к игре не был допущен Г. Иванов, так как не смог предоставить разрешение от родителей. Пётр Потёмкин, Хованская, Борис Романов, кто-то ещё – прогнав с эстрады давно уже исчерпавшего кредит Мандельштама, пытавшегося пропеть (Боже, каким голосом!) «Хризантемы» – начинают изображать кинематограф. Цыбульский душераздирающе аккомпанирует. Случались и вообще невообразимые вещи. Так, – однажды, – перебрав, Пронин поскандалил с одним адвокатом, и дело чуть не дошло до дуэли. Но наутро хороший коньяк сумел примирить обиженного адвоката и несостоявшегося дуэлянта.
…И вдруг, – под утро, – оглушительная, шалая музыка! Дремавшие осоловело вздрагивают. Рюмки подпрыгивают на столах. Пьяный музыкант Цыбульский ударил изо всех сил по клавишам. Ударил, оборвал, играет что-то другое, тихое и грустное. Лицо играющего красно и потно. Слёзы падают из его блаженно-бессмысленных глаз на клавиши, залитые ликёром…
От лёгкой жизни мы сошли с ума: С утра вино, а вечером похмелье. Как удержать напрасное веселье, Румянец твой, о нежная чума? Мандельштам.
Но увы, первое же дыхание войны 1914 г. сдуло румяна со щёк завсегдатаев «Бродячей собаки». Январский день. На берегу Невы Несётся ветер, разрушеньем вея. Где Олечка Судейкина, увы, Ахматова, Паллада, Саломея? Все, кто блистал в тринадцатом году – Лишь призраки на петербургском льду… Г. Иванов.
Сколько людей оставили частичку своей памяти, часть себя, свою тень в этом небольшом «собачьем» приюте во втором дворе на Михайловской площади. Да и, к слову сказать, продолжают оставлять.
Хочу склонить голову, вместе с вами, дорогие читатели, в память о ярком творческом человеке Владимире Александровиче Склярском (1947 – 2011). Воссоздавшем «Собаку» потомкам. Посвятившем всего себя, своё время и свой труд во благо светлого слова – Поэзия! – вбирающего в себя необъятность и вселенской глубины непостижимость, философию художественного смысла. Склонить голову и вспомнить всех, оставивших тень…
Как сказала Татьяна Толстая о старом поколении «собачников» (а ведь есть уже новое!): «Должно быть, они вволю выпили вина в дни своей молодости, на последнем пиру свободы, под сводами «Бродячей собаки». Надеюсь, они пируют и сейчас, в вечности, там, где выплачены все долги, прощены все обиды, а молодость никогда не кончается. Надеюсь, они слышат мою благодарность за то, что они были».