Все бывает в первый раз. Вот и я впервые оказался на слушании в Мосгорсуде. Когда знакомые рассказывают о своих впечатлениях, когда читаешь свидетельства очевидцев, когда получаешь статистику, ты вроде бы понимаешь общую картину — в данном случае фатального бедствия. Оправдательных приговоров — 0,7 процента. Каждое второе экономическое дело — может оказаться способом рейдерского отъема бизнеса. За взятку можно посадить и отбить любого, если не найдется взятка побольше. И, наконец, в России суд не независимый институт, а инструмент группки людей при власти, диктующих содержание приговора по телефону или передающих в конверте. А за этим адом — ад другой, страшнее, который называется «русская тюрьма». С разной степенью подробностей об этом знает каждый житель нашей страны, чей мир не ограничен картинкой федеральных каналов.
Зная это, в пятницу, 11 мая, я отправился в Мосгорсуд, в кабинет №324, где проходило разбирательство по делу трех девушек, проходящих по делу Pussy Riot. У кабинета собралась толпа людей. Видеокамеры десятка телеканалов, родственники подследственных, группа поддержки с плакатом «Свободу PR», два человека из «Русского собора», крупные мужчины, цитирующие Евангелие, предлагающие избить девушек. Побить их, казалось, не собирался никто, но агрессия чувствовалась.
В зал суда я вошел с ощущением, что все, о чем я слышал о судебной системе в России, сейчас станет реальностью. Небольшая комната, обшитая деревом, напоминала военкомат, но была чуть более торжественной. Адвокаты долго зачитывали аргументы о том, почему девушек, обвиненных в исполнении антиправительственной песни в храме, нельзя держать в камере предварительного заключения. Их аргументы звучали убедительно, но, казалось, здесь, в этом зале, это никого не интересовало.
Судьи, сидевшие напротив, не производили впечатления. Лица их были пустыми, без выражения, как будто у них не было глаз. В этом взгляде была только усталость и ничего больше. Как будто они просто выполняли свою работу без всяких эмоций. Прокурор, невысокая девушка с длинными черными волосами, нервно читала свой текст, который не содержал никаких убедительных контраргументов. Она стояла одна, а адвокатов было трое, и никто не обращал на нее внимания.
Обвиняемые не были в зале, но была организована видеотрансляция прямо из СИЗО. Каждую из девушек показывали по отдельности. В зале все могли наблюдать, как вводят красивую девушку в зарешеченный шкафчик, как она подписывает бумаги и улыбается. Затем на стул садилась Екатерина Самуцевич, которая говорила словами, поддерживающими аргументы адвокатов. И за ней появилась Надежда Толоконникова. Она держалась с достоинством и, когда ей дали слово, говорила о своем ребенке и о головных болях, с которыми невозможно справиться в тюрьме.
В тот момент, когда Толоконникова произнесла слова: «Свобода лучше, чем несвобода», даже секретарь суда улыбнулась. Она говорила так спокойно и уверенно, что все в зале поняли — она не собирается убегать, а просто хочет увидеть своего ребенка. В этом зале, в пустых глазах главной судьи и людей в черных мантиях, напряжение нарастало.
Я раньше думал, что знаю, что такое суд в России. Но на самом деле я не знал. В том, что произошло 11 мая 2012 года в Мосгорсуде, нет шекспировского размаха драмы. Здесь торжествует пустота, обыденность и регулярная подлость. Это зло так просто и так дремотно, что успокаивает. Но именно это зло, обыденное и простое, не нуждается в политической воле. Не черные мантии и не сакральный трепет меняют судьбы людей, а эта слякоть.
Выходя на улицу, ты не видишь пустоты и приговоров, как в зале суда, ты видишь толпу растерянных очевидцев, которые пытаются сбросить с себя все, что им навязывается. И только выразительные лица живых людей — Марии Алехиной, Надежды Толоконниковой и Екатерины Самуцевич — остаются в памяти, как символ свободы и борьбы за правду.