Елена Боннэр обратилась к проекту «Сноб» с просьбой сделать так, чтобы интервью, вошедшее в майский номер нашего журнала, было прочитано как можно большим числом людей. Учитывая важность этого материала, мы решили открыть доступ к интервью с Еленой Боннэр, ранее доступному только участникам проекта, для всех желающих. Более того, мы поддерживаем возможность перепечатки этого материала другими СМИ и настоятельно просим коллег ссылаться на Snob.ru в качестве первоисточника. Мы уверены, что интервью Елены Георгиевны Боннэр заслуживает широкого внимания читателей.
Dominic Chavez. Беседовала Маша Гессен.
Вдова академика Сахарова, диссидент, правозащитница и трибун – эта цепочка определений, приходящих на ум при упоминании имени Елены Боннэр, может быть продолжена. Однако немногие знают, что в детстве она оказалась на фронте и потеряла на войне самых близких. В своем интервью для журнала «Сноб» она подчеркивает, что говорит именно как ветеран и инвалид, сохранившая личную память о войне.
«Давайте начнем с начала войны. Вам было восемнадцать лет, и вы были студенткой-филологом, представителем самой романтизированной прослойки советского общества, тех, кто ‘платьица белые раздарили сестренкам своим’ и ушли на фронт.»
Да, я была студенткой вечернего отделения Герценовского института в Ленинграде. Выбор вечернего отделения был связан с тем, что у бабушки было трое «сирот 37-го года» на руках, и мне приходилось работать. Полагалось, чтобы учеба соприкасалась с воспитательной и школьной работой. Меня направили на работу в 69-ю школу, которая располагалась на улице, когда-то называвшейся Красной. Это была вторая моя трудовая площадка; первая была в домоуправлении, где я работала на полставки уборщицей. Я любила мыть окна весной, это приносило мне радость. Во дворе рос клен, и у нас была волейбольная площадка, где мы развлекались с дворовыми детьми.
«Вы были ребенком врагов народа, но это не мешало вам работать в штате райкома комсомола? Не видели ли вы в этом противоречия?»
Это мне не мешало быть активной комсомолкой и работать старшей пионервожатой. В восьмом классе меня выгнали из комсомола за то, что я на собрании отказалась осуждать моих родителей. Когда я отправилась в Москву, чтобы отвезти им передачи, я пошла в ЦК комсомола, и там меня восстановили. Что касается работы в домоуправлении, то в нашем доме был совет жильцов. Вера Максимова, его председатель, очень хорошо относилась ко мне и моим братьям и сестрам, именно потому, что мы были детьми «врагов народа».
«Вот начинается война. Большинство считает, что миллионы людей сразу записались добровольцами. Вы помните, как это было?»
Это большая ложь – о миллионах добровольцев. Добровольцев в процентном отношении было ничтожно мало. Была жесткая мобилизация. Всю Россию от мужчин зачистили. Колхозники и заводские работяги, которые погибли «на просторах родины широкой», были мобилизованы. Только единицы шли добровольно. Я была мобилизована, как тысячи других девушек. В Герценовском институте над сценой актового зала висел плакат: «Девушки нашей страны, овладевайте второй, оборонной профессией», но через некоторое время я была поставлена на воинский учет.
Где-то в конце мая я сдала экзамены. Этот диплом я потеряла, когда уже была старшей медсестрой на санпоезде. Мой начальник сказал, что у меня нет диплома, но я сдала экзамены на курсах гораздо лучше, чем в институте. Так у меня появился иркутский диплом.
«Какой это был год?»
Это была зима 1942–43 годов. Я помню, как наш поезд стоял на ремонте в Иркутске, и я сдавала экзамены в госпитале.
«22 июня вы слышите, что началась война. У вас сразу появилось чувство, что жизнь меняется в одночасье?»
Это странное ощущение. Моё поколение ожидало войны. В Ленинграде нам приходилось сидеть за партами в валенках и пальто, ведь мы уже пережили настоящую финскую войну. Я стала ленинградкой, когда папу арестовали, и в августе 1937 года мама отправила нас к бабушке в Ленинград. Это был первый шаг к тому, что я оказалась в маршаковской группе, основанной Самуилом Маршаком.