К сожалению, мне не довелось увидеть постановку новосибирского «Тангейзера», поэтому не могу детально оценить художественную логику концепции, разработанной авторами спектакля. Однако подчеркну, что у режиссера есть полное право на собственное прочтение произведения. Особенно это касается Тимофея Кулябина, признанного режиссера нового поколения, который уже зарекомендовал себя работами в Риге, Ярославле и Санкт-Петербурге, а также постановкой «Электра» в «Театре наций», удостоенной специального приза «Золотой маски».
Директор Новосибирской оперы Борис Мездрич — это опытный администратор, который в самые трудные времена сумел сделать Новосибирскую оперу знаковым театром России. Лично мне не приходилось сталкиваться с ситуацией, когда мои спектакли утверждались бы Министерством культуры или соответствующим отделом ЦК КПСС, и я надеюсь, что такие времена больше не вернутся. Существование ситуации, когда церковный владыка, не видевший спектакль, может подать в суд на его создателей, лишь потому что ему не понравилась концепция режиссера или какой-либо отдельный элемент сценографии, выглядит абсурдным. Это напоминает возвращение цензуры, причем с неожиданной стороны.
Модест Мусоргский, например, может быть подвергнут критике за «оскорбление религиозных чувств» верующих: в «Борисе Годунове» монахи Варлаам и Мисаил изображены пьяными, а думный дьяк Щелканов предстает тщеславным и надменным манипулятором толпы. В «Хованщине» Досифей является предводителем старообрядцев, которые до 1905 года считались ересью и находились под строгим запретом со стороны государства. Если мы начнем оценивать искусство с жесткими религиозными критериями, то нам придется снять с репертуара не только «Фауста» Гуно, но и множество других опер с религиозной символикой и священниками.
Театр, как утверждал В.И. Немирович-Данченко, является зеркалом общества и жизни. В нем отражаются как добродетели, так и пороки. Если режиссер демонстрирует в своем спектакле недостатки общества, это не означает, что он принимает их как должное. Театральное искусство неразрывно связано с нравственностью и различением добра и зла, но это не подразумевает, что театр должен стать амвоном, а драматургия — примитивной дидактикой в духе басен Крылова. Актер не должен превращаться в светского пастора.
Мне кажется, что вера в Бога — это очень интимное дело, как для художника, так и для любого человека. Заставлять людей исповедовать свою веру в суде или на публичных мероприятиях — не лучшая практика. Я учился у людей, которые никогда не говорили о вере публично, но были глубоко верующими. Например, мой учитель в ГИТИСе, Георгий Павлович Ансимов, оперный режиссер Большого театра, был сыном священника, расстрелянного и похороненного на Бутовском полигоне. Его отец причислен к лику святых, а в Москве есть храм с его иконой, где Георгий Павлович молится. Личная вера в Бога не мешала ему ставить оперы, даже с элементами канкана!
Недавно ушедшая от нас Елена Васильевна Образцова, с которой мне посчастливилось дружить, также была верующей. Когда ей было сложно или она была больна, и надо было выходить на сцену, она обращалась к Богу с личной молитвой. Но эти моменты были очень личными, и никогда не выражались в публичных манифестациях. Если теперь утверждение веры в нашем обществе будет происходить через судебные процессы, это вызывает опасения и сомнения, что такие подходы сделают церковную проповедь более привлекательной.