Недавно я прочитал обращение Кашина к вождям, которое вызвало порицание у некоторых либеральных публицистов. Замечания сводились к вопросам: что за амбиция быть Солженицыным? Зачем метать бисер? Почему так много букв? Какой идеализм? И так далее. Мы находимся в искривленном моральном пространстве, если идеализм человека, пережившего жестокие испытания, возмущает нас больше, чем цинизм тех, кто его мучил и тех, кто их покрывал.
Надежда Мандельштам вспоминает, как в какой-то момент потеряла всё, даже способность к отчаянию. Она пишет: «Есть момент, когда люди переходят через какую-то грань и застывают в удивлении: так вот, оказывается, где и с кем я живу! Так вот, на что способны те, с кем я живу! Так вот, куда я попал! Удивление парализует нас, и мы теряем даже способность выть.» А выть надо — была уверена Надежда Мандельштам.
В её сегодня актуальной книге приводится обоснование, почему необходимо рвать печать безмолвия, которую она называет «преступлением против рода человеческого». Кашин потерял надежду, но не отчаяние. Он взвыл, и не только по поводу своей судьбы и участи. В ответ он услышал успокаивающее: все и так всё знают. Или ироничное: лавры Солженицына не дают ему покоя.
Сегодняшнее общество также перешло ту грань, о которой говорила мудрая Надежда Мандельштам.