Солнечным июльским вечером я погрузился в размышления о том, как власть удерживает нас в штрафной площадке, забивая гол за голом. Мы сталкиваемся с недостатком интеллектуальных и душевных сил, чтобы проанализировать причины вялости и малочисленности наших уличных акций. Москва может казаться развитым мегаполисом, однако наше общество, на самом деле, менее развито, чем египетское, не говоря уже о турецком и грузинском. Регулярные сообщения о жестокостях в российских тюрьмах — одной из самых низких подлостей современного государства — не вызывают у нас ничего, кроме беспомощных лайков в соцсетях. Путин может не бояться оранжевой революции, поскольку её причиной стало убийство журналиста. В двенадцатимиллионной Москве общественное возмущение убийством всемирно известной и харизматичной Политковской выразилось лишь в нескольких сотнях человек у её дома, в то время как в маленьком Хельсинки по тому же поводу вышло три тысячи. Одни лишь взрывы домов в Москве стоят многого! Страх не в подозрениях, что власть была замешана; страшно то, что больше половины россиян верят в это, но ничего предпринимать не собираются.
Мы не в состоянии возмущаться чужими страданиями, а сосредоточены на том, что нас обманули. Лидер борьбы с жуликами на последнем митинге даже не упомянул своих сторонников, брошенных за решётку, ведь страдания других — это тема другой политической оперы. После того как революция, направленная на борьбу с жуликами, потерпела неудачу, было решено сотрудничать с ними и участвовать в их нечестных выборах. Так я писал… Пока не пришло известие о событиях в Пугачёве. Вот что, подумал я, выведет народ на улицы! Это искра, которая может перерасти в русскую весну или даже осень, в великую октябрьскую революцию.
Не я один уловил этот исторический знак. При поддержке вышеупомянутого лидера был опубликован документ, который, вероятно, станет историческим. Создавая впечатление сляпанного из штампов, этот текст, тем не менее, удовлетворяет требованиям политической ксенофобии. Основой его является оправдание требований жителей Пугачёва о коллективном наказании по этническому признаку. Эти требования, возникшие спонтанно в ответ на убийство, быстро обрели политический характер, обращаясь к властям от имени сотен людей. Столичные координаторы оппозиции увидели возможность инструментализировать эту народную энергию; наконец-то народу есть дело. (К сожалению, до роспила ему дела нет).
Чёрным днём моей жизни стал тот момент, когда несколько знакомых оппозиционных активистов сообщили мне о поддержке этого проекта заявления Конституционного суда. “Я лично не вижу в тексте ничего плохого. Никаких призывов к расправе…” — написал один из членов петербургской “Солидарности”. “Вы где находитесь?” — спросила другая высокообразованная дама, имея в виду, что моя реакция объясняется моим отрывом от родины. На тот момент я находился в России, о чём и сообщил ей. “Очнитесь!” — продолжала дама. “Люди боятся! А Навальный — лишь умеренный националист.” В том же духе другим знакомым я написала, осуждая критику Навального.
Я обратился к другим знакомым из “Солидарности” и РПР-Парнас с вопросом об их отношении к проекту заявления о Пугачёве. В ответ — гробовое молчание. Мне кажется, что общество сталкивается с проблемой, масштабы которой ещё не осознаёт. Проблема не в мигрантах, с ней общество столкнулось давно. Сейчас у нас возникла логическая, философская и нравственная проблема, о которую могли бы сломать зубы Локк, Гегель и Виттгенштейн. Каждый был в ситуации, когда кажется, что у оппонента аргументация уходит вразнос. Когда это происходит с умным и образованным оппонентом, наступает настоящий взрыв мозга. Диалектика больше не пылится на полке, а наезжает на тебя вражеским танком.
Приезжие сами виноваты в том, что становится очевидно, что они приезжие. Слово “приезжий” получило то значение, которое имеет, благодаря самим приезжим. Их преступления воспринимаются как часть распространённого явления, в отличие от преступлений, совершённых местными жителями. Приезжие виноваты в том, что, независимо от происхождения, они выглядят и ведут себя как приезжие. Приезжие НЕ виноваты в том, что власть способствует их приезду, но, несмотря на это, они будут наказаны. Кроме инстинкта, существует реальный соблазн угрожать власти. Он настолько велик, что даже люди с пониженной ксенофобией готовы разжечь ненависть, лишь бы увидеть, как полыхнёт Кремль.
Для тех, кто искренне ненавидит «чурок» и мечтает о власти, наступает великая эпоха. Так мы выходим из советского прошлого. Мы, в одном аспекте, становимся европейцами. Наш новый авторитаризм будет европейским, технократичным и информативным. Мы стремимся к этому, с поправками на особенности национальной дисциплины. Но это не совковый, не левый, а правый авторитаризм. И потому честные правые, пережившие нацистский аутинг, находятся в оцепенении. А те, кто продолжает поддерживать эту идею, должны помнить, что в правом авторитаризме побеждает иррациональный элемент, что влечёт за собой свои последствия.